Американский поцелуй
Шрифт:
— До свидания, — произнесла Мери Джуд.
Томас наблюдал беседу из потайного места за шотландскими буфетами. Здесь же он прятался, когда Джек Ланс, сын мясника, привозил баранину и бифштексы, завернутые в белую бумагу, или когда Бренда Мак-Маннус, чернокожая девочка пятнадцати лет, по воскресеньям приносила «Нью-Йорк таймс». Томас видел, как Джек передает пакет с бараниной в руки тетушки Мейбл, цена была небрежно написана на бумаге. Он восхищался манерой Бренды зачесывать волосы, тем, как она придерживала стопку газет запястьем и боком, болтая с тетушкой Маргарет. Как только Томас сосредотачивался на этих повседневных ритуалах, все другое исчезало. Он забывал о желтых прыщах, покрывавших руки матери, духоту и тесноту лайнера, совершавшего трансатлантический
Тетушки заметили его внимательный, сосредоточенный взгляд. Когда Томаса не было рядом, они обсуждали его.
— Он будет изобретателем, — предсказывала Маргарет.
Мери Джуд фыркнула.
— Он выбьет ад из людей, вот чем он займется.
— Он станет священником, — подтвердила Мейбл.
В восемь лет Томас начал понемногу разговаривать. Он пошел в школу, играл в баскетбол, переживал переходный возраст, поступил в Колумбийский университет. Он встречался с девушками, одна из которых, Джослин Рич, завладела его сердцем, когда ему было девятнадцать. Справляться с такими испытаниями ему помогала удивительная способность — везде: на холмистом побережье у Спиддала, в сводчатых комнатах склада — отключаться от всего, кроме конкретного собеседника или компании. Из-за этой особенности Томас воспринимал мир или печальным, или недостойным внимания. Уже в молодости он осознал, что мало кто может вынести его испытующий взгляд. Природа была первой в этом списке: на деревья, траву, Гудзон можно было смотреть бесконечно: и он провел много счастливых часов, сидя в парке Риверсайд, наблюдая за ветерком, вдыхая аромат цветов, ощущая холод снега. С животными было сложнее. Животные, кроме разве что рабски преданной собаки, были пугливы как белки и не подпускали к себе Томаса. Да и люди ничем не отличались от животных. В старших классах Томас садился на скамью во время баскетбольного матча, восхищаясь игроками, прыгавшими и носившимися по площадке, их руками и ногами, гладкими, как шестерни мощной машины. К ужасу Томаса, из-за этой привычки тренер Лаверти однажды осторожно поинтересовался, не является ли он скрытым гомосексуалистом. Или когда Томас впервые снял с Джослин лифчик, он так долго и сосредоточенно смотрел на ее грудь, что девушка в смущении натянула на себя одеяло.
— Давай, — сказала она, — начнем. Возьми меня.
Ее слова испугали Томаса. Рядом с ним находилось нечто чудесное по имени Джослин, и ему хотелось продлить это мгновение.
— Я смотрю на тебя, — прошептал он.
Джослин нахмурилась.
— Не надо.
Томас попытался стянуть с нее одеяло, но она только еще выше натянула его.
— Дай мне посмотреть на тебя, — настаивал Томас.
Джослин закатила глаза.
— Это грудь, Томас. Просто мешки с жиром и молочные железы.
Томас почувствовал себя так, как будто получил пощечину.
— Я всего лишь девушка, — грубо отрезала Джослин, — а не предмет для обожания.
— Я не поклоняюсь тебе, — сказал Томас, — я смотрю на тебя.
— Хорошо, перестань.
Томас попытался улыбнуться.
— Ты вкусно пахнешь, — произнес он, — чем-то… теплым.
— Томас, — вздохнула Джослин, — мы займемся сексом, или как?
Для Томаса это было слишком просто. Не то чтобы каждая женщина хотела его, но ему казалось, что люди слишком торопятся быть оцененными, востребованными и узнанными. Студенты спорят о Платоне и Альфреде Хичкоке, как будто, прочитав пару книг и посмотрев фильм, они духовно сроднились с этими людьми. Томас не стыдился своей привычки и не считал ее претенциозной. Ему казалось, что он принадлежит к неведомой расе с другой планеты, где существа сидят и смотрят друг другу в глаза, иногда веками, прежде чем вымолвить хоть слово.
В первый год обучения в Колумбийском университете Томас посещал занятия, где преподаватель просил студентов сосредоточиться друг на друге. Они работали в парах, садились по-турецки напротив друг друга и смотрели друг
Эльветта судорожно вздохнула.
— Что? — нервно спросила она. — Томас, что?
Томас не произнес ни слова, он смотрел не моргая. Он внезапно растворился в молодой женщине, сидящей перед ним, в голубой вселенной ее страхов, в безбрежности ее сердца. Все померкло, и Томас смотрел внутрь Эльветты, в истории, созданные его или ее воображением, легенды, где Эльветта была привязана к скале, предназначенная в жертву морскому чудовищу, пасторали, где они оба были обнажены и Эльветта лежала у Томаса на коленях, а он гладил ее волосы.
— Прекрати, — шипела Эльветта. Она не хотела проигрывать, поэтому не отводила глаз. — Перестань, Томас!
Томас увидел другой образ: Эльветта держит мужчину за горло.
Эльветта дала Томасу пощечину.
— Перестань!
Томас заморгал, приходя в себя. Он снова был в классе, сидел на жесткой деревянной сцене, его щека горела. Под злобным взглядом Эльветты он потер щеку.
— Зачем ты это сделала? — спросил Томас.
Подбежал учитель.
— Да, почему?
Эльветта покраснела. Все собрались вокруг.
— Томас был… груб, — выдавила она. Эльветта встала и вышла из класса, с Томасом она больше не разговаривала.
Томас был поражен. Он еще больше удивился, когда узнал, что Эльветта отказалась от роли на следующий день после происшествия.
— Почему люди меня боятся? — спрашивал Томас тетушек. Во время учебы он жил на мебельном складе. Дом был в десяти кварталах от университета.
— Потому, что ты ничего не боишься, — объяснила Мери Джуд.
Томас часто думал об этом. Он пил с тетушками кофе, играл в карточную игру, которую они называли «перемычка», единственную игру, правила которой были им известны. Стоял февраль, и ветки деревьев за окном обледенели. Томасу было двадцать. Мейбл курила трубку.
— Я не герой, — пробормотал Томас.
— Я не утверждала, что ты герой. — Мери Джуд перевернула карту. — Я сказала, что ты ничего не боишься.
— И ты чудесно играешь на пианино, — добавила Маргарет.
Сестры одновременно кивнули. Они редко соглашались с чем бы то ни было, за исключением Томаса и особенностей его характера. Каждый вечер, возвращаясь домой и без сил падая на диван, Томас изнемогал от того объема информации, который преподносил ему Манхэттен: люди, здания, мусор, еда. Если объект его наблюдения был мирным, целостным, как дерево или любопытный ребенок, то Томас черпал в нем силы. Но чаще он чувствовал, что его силы утекают, высасываемые чудовищными обитателями Манхэттена. Он ощущал скоротечность и жадность в граффити и в деревянных потолках винных погребков. В клубах он смотрел на женщин в тонких черных платьях, мечтая пасть жертвой их чувственности и очарования, но вместо этого видел печальные, разбитые сердца. Однажды на вечеринке, пожимая руку молодому человеку, Томас кончиками пальцев ощутил, что парень побьет свою девушку этим вечером.
У Томаса было мало друзей, так как он не умел шутить о женщинах, спорте и катастрофах. Требовался массаж тетушки Мейбл — у нее были очень сильные руки — несколько чашек кофе с бренди и партия в «перемычку», чтобы Томас выразил в словах ту правду, которая обрушилась на него за день.
— Я видел женщину в парке, — однажды сказал Томас.
Сестры Мерчант переглянулись.
Маргарет нежно погладила его руку.
— Что она делала, Томас?
— Она сидела на скамье. — Томас взглянул на карты, выложив одну на стол. — Она плакала, закрыв лицо ладонями. Плакала и плакала.