Американский психопат
Шрифт:
— …но никогда по лицу не бил.
Я вхожу в спальню и начинаю раздеваться.
— Ты считаешь меня дурочкой, да? — спрашивает она, перекинув через ручку кресла загорелые, мускулистые ноги.
— Что?
Я скидываю туфли и нагибаюсь, чтобы поднять их.
— Ты считаешь меня дурочкой, — повторяет она. — Ты думаешь, что все модели — глупые.
— Нет, — я стараюсь не смеяться. — Честное слово, нет.
— Нет, считаешь, — настаивает она. — Я же вижу.
— Я думаю, что ты… — мой голос замирает.
— Да? — усмехается она.
— Я думаю, что ты просто великолепна и невероятно… великолепна, — монотонно произношу я.
— Как мило, — безмятежно
— Спасибо.
Сняв брюки, я аккуратно складываю их и вместе с рубашкой и галстуком вешаю на черную вешалку Philippe Stark.
— Знаешь, недавно я видел, как моя горничная вытащила из мусорного ведра кусок зернового хлебца.
Дейзи переваривает услышанное, а потом спрашивает:
— Зачем?
Я выдерживаю паузу, разглядывая ее плоский, рельефный живот. Ее тело — загорелое и мускулистое. Мое тоже.
— Она сказала, что проголодалась.
Дейзи вздыхает и задумчиво облизывает ложку.
— Как тебе моя прическа?
На мне остались только трусы от Calvin Klein, которые натягивает моя эрекция, и пятидесятидолларовые носки от Armani.
— Нормально, — пожимает она плечами. — Хорошо.
— Сегодня я избил девушку, попрошайничавшую на улице, — я делаю паузу, а потом продолжаю, стараясь взвешивать каждое слово. — Она была молоденькой и казалась испуганной, у нее была табличка, что она потерялась в Нью-Йорке и у нее ребенок, хотя я его не видел. Ей нужны были деньги, на еду и еще что-то. На билет на автобус до Айовы. Мне кажется, это была Айова… — я замолкаю, скручивая носки, а потом снова расправляю их.
Дейзи с минуту смотрит на меня пустыми глазами, затем спрашивает:
— А что потом?
Я рассеянно молчу, поднимаюсь, чтобы пойти в ванную, и бормочу:
— Потом? Избил ее до полусмерти.
Из шкафчика в ванной я вынимаю презерватив и возвращаюсь в комнату.
— Она сделала ошибку в слове «калека». То есть, я не поэтому ее избил, но все-таки… знаешь, — пожимаю я плечами. — Изнасиловать ее я не мог — она была слишком уродливая.
Дейзи встает, кладет ложку рядом с коробочкой Haagen-Dazs на столик дизайна Gibert Rhode. Я делаю ей замечание:
— Нет. Положи ее в коробочку.
— Извини, — говорит она.
Пока я натягиваю презерватив, она восторгается вазой Palazzetti. Я ложусь на Дейзи, мы занимаемся сексом, но подо мной, даже в свете галогеновых ламп, всего лишь тень. После мы лежим на разных сторонах кровати, я дотрагиваюсь до ее плеча.
— Мне кажется, тебе пора домой, — говорю я.
Она открывает глаза, почесывает свою шею.
— Мне кажется, я могу… сделать тебе больно, — говорю я ей. — Боюсь, я не смогу сдержаться.
Посмотрев на меня, она пожимает плечами.
— Ладно, хорошо, — она начинает одеваться. — Мне все равно не нужны серьезные отношения.
— Мне кажется, может случиться что-то ужасное, — говорю я ей.
Она натягивает трусики, смотрит на свое отражение в зеркале Nabolwev и кивает:
— Я поняла.
После того, как она оделась и закончились минуты тягостного молчания, я, не без надежды, спрашиваю:
— Ты же не хочешь, чтобы тебе сделали больно, правда?
Она застегивает верхние пуговицы своего платья и, не глядя на меня, вздыхает:
— Поэтому я и ухожу.
Я говорю:
— По-моему, я упустил эту возможность.
ПОЛ ОУЭН
Все утро я не отвечал на звонки. Я устало смотрел на радиотелефон, а сам пил травяной чай без кофеина. Потом я пошел в тренажерный зал, где занимался
33
Hell's kitchen («адская кухня») — район в Нью-Йорке
Бар в «Texarkana» абсолютно пуст, а в ресторане занято всего четыре или пять столиков. Оуэн сидит за столиком в дальнем конце зала и распекает официанта: въедливо допытывается, почему у них сегодня кончился суп из бамии с лангустами. Официант похож на педика, но выглядит очень даже неплохо, — кажется, он растерялся, и что-то бормочет в свое оправдание. Оуэн явно не намерен шутить, впрочем, я тоже. Когда я сажусь за столик, официант еще раз извиняется и спрашивает, что я буду пить.
— J&B, чистый, — говорю я с нажимом. — И пиво «Dixie».
Он улыбается и записывает заказ — мерзавец даже пытается строить мне глазки, — и когда я уже собираюсь предупредить его, чтобы он даже не смел со мной заговаривать, Оуэн рявкает, что он хочет двойной мартини с «Абсолютом», и наша голубая фея испаряется.
— Да, Холберстам, ресторан сегодня забит до отказа, — говорит Оуэн, показывая на полупустой зал. — Весьма популярное место, весьма.
— Слушай, здесь просто отменный суп из грязи и пережаренная рукола, — говорю я ему.
— Да ладно, — ворчит он, глядя в свой стакан с мартини. — Ты опоздал.
— Послушай, мои родители развелись, когда я был маленьким. Нельзя на меня обижаться, — я пожимаю плечами и думаю про себя: "Ох, Холберстам, какой же ты мудак". И, изучив меню, я добавляю:
— Гм, сегодня у них нет свинины с лаймовым желе.
На Оуэне — двубортный костюм из шелка и льна, хлопчатобумажная рубашка и шелковый галстук, все от Joseph Abboud. У него безупречный загар. Но сегодня он какой-то мрачный и неразговорчивый, и это портит мне настроение, а ведь я очень многого ожидал от сегодняшнего вечера. Чтобы мое хорошее настроение не испортилось окончательно, мне приходится отпускать дурацкие комментарии вроде «Это там кто, не Ивана Трамп?» А потом, со смехом: "Господи, Патрик, то есть, Маркус, о чем ты думаешь?! Что бы Иване тут делать?"