Амфитрион
Шрифт:
– Он справился, да: какое-то количество эссенции из него удалось выцедить. Но если бы вы ко мне не явились… – Магистр покачал головой, не договорив.
Митя молчит, отдавшись на волю хоровода воспоминаний, впечатлений, обид и размышлений. Он даже и не вспомнит потом, как спустя какое-то время обнаружил себя в седле. Теперь уже настоящий, а не воображаемый гнедой жеребец с бешеными глазами несет его под луной куда-то вперед через сухую испанскую саванну, через ночные запахи трав и земли, только держись. Почти слившийся с ночью Магистр – как и следовало ожидать, на вороном, – не бросил своего гостя в этой скачке. Его лошадь чуть обходит Митину, но в какой-то момент человек без имени разворачивает жеребца, возвращается к Мите и с немного преувеличенной интонацией радушного хозяина спрашивает:
–
– Джорджоне! – выкрикивает Митя в лицо ветру, наполняемый восторгом от скорости и оттого, что чувствует себя в этой скорости своим.
– Джорджоне – один из первых наших доноров. Образы Возрождения защищают их носителей. Вы были закрыты лицом Джорджоне как броней.
– Я действительно средний? Среднестатистический?
Магистр смеется, и смех этот пугает и восхищает Митю, ибо принадлежит совсем молодому человеку, полному сил и того самого намерения – перевернуть землю.
– Да нет же, Митя. Таких, как вы, на всю большую землю всего пара… дюжин. В вас есть человечность. В других нет ничего.
– А в вас?
– Во мне есть способность использовать то, что находится в вас. And then some[66].
Магистр удаляется. Еще чуть-чуть, и ночь совсем поглотит его. Перед Митей лежит прекрасная дорога (та самая, что годилась и для Формулы-1), а в сотне-другой метров стоит приветливо помигивающая фарами машина. По-видимому, московского гостя готовы доставить в аэропорт. Ивдруг он понимает, что должен спросить:
– Стойте! Стойте же! А Алена? Что было с Аленой?
– O dolce baci, o… languidе carezze![67] – но это бессмертный Паваротти поет в голове у Мити, а слова Магистра доносятся уже совсем издалека:
– Ах, Митя… Если бы вы узнали, что Земфира изменила только в мыслях, насколько легче стало бы вам? Смотрите сны в самолете, они вас вдохновят!
– Увидимся ли мы вновь?..
Но Магистр (искусств! – наконец подсказал Мите проснувшийся под утро внутренний голос) уже пропал из виду совсем, и ответа нет.
Гнедой домчал Митю до темно-синей «альфа-ромео», и водитель предупредительно открывает ему дверцу, Митя лихо соскакивает с седла, плюхается на заднее сиденье. Он покидает замок Jativa, выезжает за города Xativa и бережно перебирает в голове список тем для обдумывания.
Ну, например… информацию о замке. В путеводителе он вычитал, что в двенадцатом веке сила и красота этой цитадели вошли в пословицу. Запаса еды в ней хватало на три года, внутри находился чистый ручей – неиссякающий источник питьевой воды, а добраться до замка можно было только одним узким проходом – тем самым, между двумя стенами. Двадцать человек могли удерживать его против десяти тысяч наступающих. «Нигде в мире, – писал некий средневековый автор Бернат Дескло, – не было крепости столь мощной и величественной». Король Хайме, вернувший Хативу христианскому миру, добавлял: «При первом же взгляде на замок, столь благородный и столь прекрасный, на окружающий его поразительный пейзаж я испытал великую радость и счастье в моем сердце». Его венгерская королева Виоланта вторила супругу: «Это прекраснейший замок в мире, ни я, ни кто-либо другой не видел ничего подобного».
Митя лежит в самолетном кресле, закрыв глаза, и смотрит еще один фильм: тот, что пообещал ему Магистр. Да, это все того стоило, и если наш герой чего-нибудь не понял во время визита в Хативу, теперь он уже близок к тому, чтобы понять хоть что-то. Самолет заходит на посадку. В голове у Дмитрия Дикого наконец-то чисто и пусто.
И на этом мы прощаемся с Героем, но не с героем.
24. Господин инсулин
Между тем папка компромата, которую Митя эффектно приволок в замок Хатива, составлена была ценой дней и ночей упорной работы. В поисках нитей, из которых можно было бы сплести ковровую дорожку к Заказчику, Мите часто помогал случай.
Как-то секретарь редакции Ольга проговорилась с тревогой, что ее недомогания вызваны не обычным для московских офисных девушек набором недугов и возрастных страхов, а «диабетом худых». Митя начальственно проворчал тогда, что, чем морочить себе и другим голову, надо сходить к врачу и сдать несложный анализ, но сам расстроился. Несправедливая болячка
Название «сахарный диабет» (diabetes mellitus) объединяет заболевания, развивающиеся по двум основным причинам: из-за неспособности организма в достаточных количествах производить гормон поджелудочной железы инсулин или из-за невозможности этот гормон должным образом усваивать. Первый диабет как раз и называют «диабетом худых», который заподозрила у себя Оля. Митя, всю жизнь знавший, что инсулин очень важен, поскольку «отвечает за сахар в крови», наконец, порывшись в Wikipedia, с интересом узнал, что этот гормон позволяет ряду органов в организме использовать в качестве «топлива» быстро перерабатываемую глюкозу, а не жиры, расщепление которых печенью, например, очень вредно для организма.
Да, диабет бывает двух основных типов (это, в общем, разные заболевания), и если для лечения первого типа инсулин необходим постоянно, то для второго гормон становится необходимым лишь по мере прогрессирования болезни. Однако оба типа рано или поздно вызывают осложнения – от сердечно-сосудистых заболеваний до нейропатии, инсультов и слепоты. Диабет не победили, но все-таки ко времени нашего повествования его уже почти век как научились держать в узде. Если прежде больному, у которого развивался сахарный диабет, жить оставалось совсем недолго – недели, в лучшем случае месяцы, то юному канадцу Леонарду Томпсону, в 1922 году вошедшему в историю как первый человек на остром конце инсулинового шприца, инъекции продлили жизнь на целых тринадцать лет (правда, он все равно умер в 27 лет от пневмонии). Именно прочтя о Томпсоне, Митя почти успокоился в отношении Олечки – если б она страдала диабетом первого типа, то к тридцати годам уже знала бы о нем, а диабет второго типа при ее худобе и любви к фитнес-залам был маловероятен. «Скажу, что если не пойдет к врачу, лишу премиальных», – решил Митя и продолжил читать. И узнал, что после успешного лечения Томпсона инсулин молниеносно распространился по планете – не в последнюю очередь из-за того, что разработчики продали патент за один доллар и сознательно отказались контролировать коммерческое распространение своего продукта. Митя довольно усмехнулся – история как будто имела счастливый конец. Тем удивительнее были события, происшедшие в начале двадцать первого века в Китае.
Тянулся один из ничем не примечательных дней в те времена, когда Митя только готовился вступить в смертельную схватку с триумвиратом зверских хлебопеков. Он сидел перед компьютером и просматривал беспощадным редакторским оком очередную статью, вполглаза отвлекаясь на ленту новостей. В ленте не обнаруживалось ничего интересного или близкого Митиному мироощущению – всамом деле, где главред глянцевого журнала, а где евробонды, учетные ставки и цены на палладий. Однако Митя с любовью и уважением относился к своей привычке прокрастинировать и всячески ее поддерживал. Вот и теперь его внимание привлек следующий заголовок: «22.11.2020. Сегодня Международный суд вынес оправдательное заключение по иску Китая против Великобритании, рассматривавшемуся девять лет».
В тексте новости значилось: «…после пятилетней тяжбы Китая с Великобританией по делу компании Pinta (известному также как Китайский инсулиновый кризис) специальная комиссия Международного суда ООН постановила, что «Пинта» не нарушала международное антимонопольное законодательство, а также не выявила в действиях крупнейших фармакологических компаний признаков картельного сговора. Акции Eli Lilly и Novo Nordisk на NYSE выросли на 14 % и 5 % соответственно».
«Pinta?.. – подумал Митя. – Не Pint, что было бы для англичан крайне органично, а именно Pinta. Как “Нинья”, “Пинта”, “Санта Мария”?» Митя уже настолько свыкся с вездесущестью своих тайных работодателей, что не удивился бы, увидев за любым международным скандалом и аферой недобрую тень Страттари или, того пуще, Заказчика. Но даже если так, упоминание о «Пинте» пришло к нему слишком бессобытийным и обычным путем, без тех тихих и волнующих напевов, которыми тайна объявляет о своем существовании. Секрет – если он существовал, конечно! – как будто никто не охранял. «Они уже ничего не боятся, – подумал Митя. – Какова наглость!»