Амфитрион

Одина Анна

– Нет, – тихо сказал Митя и закурил.

– Это спасение, дорогой мой, было пожутче самого шантажа. – Освещавшееся трубкой былинное лицо Пчеловодова походило сейчас на образ Ильи Муромца, который минуту назад слез с печи, чтобы надрать паре десятков злых татаровей одно несовместимое с высокой литературой место.

Митя просто кивнул.

– Так вот, – продолжил онколог, – аэропорты Тайваня (и, как я слышал, Гонконга, Сингапура и Сеула тоже) в одну ночь, завернув кучу пассажирских рейсов, приняли десятки грузовых самолетов с двумя иероглифами «Ли» на борту («Пинта» после покупки не стала переименовывать бывшее предприятие Lilly). Буквально за пару дней до того, как количество коматозных приготовилось возрасти в геометрической прогрессии, в больницы по всей стране стали поступать

партии человеческого инсулина, на перекрестках в городах, как по волшебству, выросли белые тенты с теми же иероглифами, в тентах появились медсестры и медбратья, в супермаркетах встали автоматы по продаже инсулиновых ручек… а заодно и контрацептивов, как будто с намеком на главную беду Китая. Как они спустили в страну многотысячный медицинский десант, откуда набрали персонал, как добрались за эти считанные часы, скажем, до Внутренней Монголии, – никому не известно.

– Интересно, что сам генсек получил свой шприц чуть ли не в числе последних, – продолжил Пчеловодов, – и после этого в правительстве остался без права переписки не один только министр здравоохранения. Я смотрел новости по телевизору, и было у меня впечатление, что если «Пинта» не уйдет из Китая сама, она с легкостью возьмет в нем политическую власть, и суверенного Китая больше не будет – один только придаток к империи Дельфины Монферран. Кстати, рассказывали, что на «Пинту» работал тогда тот самый человек, – тут Пчеловодов неуютно повел могучими плечами и набросил на них джинсовую куртку, дотоле мирно висевшую на кресле, – который законсервировал L. Его, говорят, видели там где-то в глуши. Могу себе представить, как врач такого уровня чувствовал себя в этой ситуации… Вроде как он потом от них ушел, не сработался.

Договорив, Пчеловодов помолчал, а Митя просто молчал. Он внезапно с пугающей ясностью понял, кто был этим врачом… в глуши.

– Не обошлось без жертв, конечно, – закончил ученый свой неприятный рассказ, – но по сравнению с тем апокалипсисом, который был запланирован, гибель нескольких десятков человек в сельских больницах выглядела… мелочью. И еще одно, – Пчеловодов горько вздохнул и опустил голову, бесцельно водя пальцем по столу, а потом поднял голову и посмотрел на Митю. – Эффектная пауза?.. Во-от. Обещай, что не будешь называть меня дилетантом и не скажешь, что я с ума сошел.

– Я? – Митя усмехнулся, потом осекся. – Нет, нет, я, я… в последнее время стал либерально относиться к таким вещам. Что?

– Я же генетик, – сказал Пчеловодов, как будто смущаясь (что в его исполнении выглядело пугающе). – И не должен верить в такие вещи. Но похоже, что «Пинта» привезла в Китай не только человеческий инсулин, но и какую-то разработку, основанную на рецептах Сунь Сымо.

– Средневекового «короля врачей», – пробормотал Митя. – И куда без этого главного китайского алхимика.

– Ага… И вылечили несколько тысяч диабетиков. Совсем вылечили, Митя, полностью. Об этом был какой-то беглый репортаж, но все замяли: генсеку-то лекарство не досталось. Такие дела, друг мой.

– Э-э-э… – пробормотал наш герой, не зная, что еще можно сказать в этой ситуации. – А интересно, они специально не спасли тех… кого не спасли?

– Не успели, – сказал Пчеловодов, – вроде бы. На самом деле никто, конечно, не знает. Я думаю, не успели. А то, что они успели спасти всех остальных, – чудо, к которому я могу приравнять только явление богоматери семидесяти тысячам человек в Фатиме. А вот ты у нас, кажется, брал в Штатах курс мировой экономики, так скажи, что значит вся эта интрига в экономическом смысле, а, Митя?

Митя хмыкнул. Ему не хотелось раскладывать свои логические цепочки перед Пчеловодовым, но тому явно не терпелось послушать.

– Сокращение производства – причем не только промышленности, напрямую отключенной от экспорта, но и всех компонентов, упаковок там и т. п. – следовательно, массовые увольнения и, вероятнее всего, как следствие, более осторожное планирование семьи, – пробормотал он, – ну и в магазинах всего мира гораздо реже можно найти товары с надписью Made in China, чем до инсулинового кризиса.

– Ага, – кивнул Саша и расплылся в улыбке. – Хотя, конечно, я не думаю, что замысел

«Лили-Пинты» простирался так далеко, это так просто, следствие. – Он неожиданно зевнул. – Ну давай о чем-нибудь другом теперь!

Митя хотел поскорее уехать, но неожиданно оказалось, что у давних друзей нашлась масса тем для обсуждения, и он обнаружил себя в машине, направлявшейся в Москву, лишь ближе к рассвету. Конечно, у Мити не оставалось никаких сомнений в том, кто на самом деле стоял за Дельфиной Монферран… Вызвав в памяти образ Заказчика, Митя спросил себя – смог бы этот человек без особенного трепета обречь на мучительную смерть сотни людей, которые ни в чем перед ним не провинились?.. Ему почему-то не хотелось утвердительно отвечать на этот вопрос, и тут в его памяти промелькнули слова Пчеловодова о мальтузианской ловушке, а перед тем как заснуть на заднем сиденье, на внутренней поверхности Митиных век вспыхнула полузабытая цитата из «Бхагавадгиты»:

«Поведай, кто ты, ужаснообразный?

Смилуйся; постичь не могу Твоих проявлений.

Я – Время.

Вперед продвигаясь, миры разрушаю,

Для их погибели здесь возрастая».

25. Christmas Carol

Последний месяц года, традиционно опухший от безумства на дорогах и в торговых центрах, неожиданно прорвался воплощенным урбанистическим кошмаром.

(а) Студент

Четвертое число месяца ознаменовалось тем, что в незамерзшую Москву-реку свалился семнадцатилетний парень. Кинулся он с «Бруклинского» моста (так местные жители испокон веку называли «танковый» Новоарбатский мост), вошел в воду прямо напротив Белого дома и по понятным причинам уже из нее не вышел. Трагическая кончина была поначалу списана на несчастную любовь: от убитых горем осиротевших родителей десятиклассника Дутова было известно, что он, как говорят циники, неровно дышал к ученице восьмого класса красавице регионального масштаба Римме Мухаммедовой.

Дело тяжелой плитой легло на стол подполковнику Кутузову, и он был вовсе не рад непрошенному прибавлению, которое обещало стать очередным «висяком». Буквально за порогом подполковника дожидалась хорошая милицейская пенсия, которая позволила бы ему, наконец, съездить в Оукленд и посмотреть на стада настоящих круглых новозеландских овец, как он всю жизнь мечтал {40}. А еще у него был теплый домик в Коломне и увлекательно разобранный «бьюик», легальным образом конфискованный у какого-то почтенного бандита. Кутузов купил его («бьюик», а не бандита) десять лет назад, но так толком и не собрал до конца, хоть и начистил отдельные части до такого никелевого сияния, что больно было смотреть. Жены Кутузов не завел, а нелюдимый внебрачный сын жил отдельно, но отсутствие семейных привязанностей не мешало нашему офицеру быть честным и сострадать людям. А здесь… Кутузов лениво подумал. Нет, как будто никакой уголовки: девчонка хороша, погибший не имел в отношении нее никаких шансов, в школе о ней мечтал каждый второй… Сиганул с моста от безнадежной любви, только и всего. Так что Кутузов хотел уже закрыть дело да и сдать папку Дутова в архив, но, поводив по шершавой поверхности пальцами, решил все-таки повременить. Что-то было не так.

Сорокалетняя интуиция не подвела. Вначале оказалось, что Дутов не оставил по себе ни записки, ни прощания в блоге, ни даже самой плохонькой sms-ки. Само по себе, конечно, это еще ничего не означало, но все-таки версия о самоубийстве зашаталась. Уже довольно скептически настроенный Кутузов пообщался с Риммой и был шокирован: та чуть не с порога принялась кричать на бедного подполковника, как героиня Нонны Мордюковой, то есть как настоящая вечная русская баба (хоть и Мухаммедова): «Любила я его, понимаете, любила!!». И Дутов, как выяснилось, знал об этом. Кутузов, с каждым новым обрывком информации мрачневший все больше, отправился на рандеву с родителями бедного парня. Подробности этого разговора мы опустим, скажем лишь, что ни о какой ссоре между Аликом и Риммой даже речи не шло. Наоборот, за день до случившегося Алик набрался смелости и пошел домой к Римме – знакомиться со строгими мамой и папой, и будто бы знакомство это прошло вполне успешно.