Амнезия
Шрифт:
«Вот черти! – сердито сказал Иван Григорьевич, нажимая кнопки. – Опять какие-то проблемы со связью».
«Абонент не отвечает или временно недоступен», – ласково сказала трубка.
«Это закон подлости, – подумал он, присев на теплый подоконник. – Кстати, двадцать второго мая, когда в клинику приходили Сергеев и Степан Горбачев и когда мне, скорее всего, подбросили старую газету, очнувшаяся Марина спросила, может ли пройти в клинику чужой. Она кого-то видела?»
«Абонент не отвечает или временно недоступен»…
«Абонент не отвечает или временно недоступен»…
«Абонент не отвечает
16
Только сейчас Марина поняла, что она сильная. Ни ее реакция на собственную амнезию, ни то, как она встретила информацию о покушении на себя и о смерти отца, ни даже спокойный холод в груди, когда она узнала об убийстве последнего родного человека, матери, – ничто не доказывало ее силу по-настоящему.
Но сегодня, когда она спускалась в лифте и шла по двору к машине, когда она из машины выходила, когда, словно во сне, плыла по многолюдным коридорам и входила в кабинет, а эти бесконечные взгляды все царапали, царапали, царапали ее лицо, так что оно даже стало чесаться, – Марина знала, что должна сдать этот экзамен.
Экзамен, который выявит ее характер и определит его окончательными и не подлежащими обжалованию словами.
В лифте было изумление и презрение. Симпатичный молодой человек впрыгнул в последний момент и увидел только ее спину Он, наверное, думал: вот едет супружеская парочка, муж такой накачанный, жена красотка с тонкой талией и длинными ногами, поругались, поди, вот и уставились в разные стороны… Марина могла бы оставаться этой обиженной красоткой с десятого этажа до первого, пока молодой человек не выйдет, но она сказала себе: «Только сейчас начинается настоящая жизнь. Взгляды все равно будут, так почему не в этом лифте?» – и повернулась к парню лицом.
Ах, как он удивился! Как забегали его глаза, какая в них была подлая мысль! «Девка-то эта уродина – богатая, мужик накачанный женился по расчету: на квартире и прописке, как же они трахаются – в темноте, наверное? Фу, как противно ее целовать!»
Во дворе были жалость и облегчение. Облегчение – это «Как хорошо, что мы не такие» и «Мы еще расстраиваемся из-за всякой ерунды». Несколько молодых мам – одна в «Дольче и Габбана» с ног до головы, даже у ее трехлетнего ребенка на шапочке был логотип, – увидели Марину, когда она подходила к стоянке, прилегающей к детской площадке.
Они не приняли охранника за ее мужа – это было видно. Они приняли его за охранника. Они ее даже пожалели.
«У нее не будет детей – кто же на ней женится? – наверное, подумала одна. – Это так ужасно! Я своего прямо целую, целую, не могу нацеловаться!»
«На деньгах кто-нибудь женится, – подумала другая. – В нашем доме бедных нет – она небедная. Да вот охранник и женится! А что – плохо, что ли? Это сейчас не сложно – найти мужика. Хоть десятерых по Интернету заказывай. А уж из провинции какой-нибудь хороший добрый парень, так тот вообще с восторгом в Москву переедет, даже и к такому крокодилу. Такие крокодилы, кстати, обычно очень преданные и покладистые».
«Все равно ее жалко», – подумали третья и четвертая.
Марине казалось, что она слышит их мысли.
Жалостливые, они были еще обиднее – но она держала голову максимально высоко.
Она
А когда Марина шла по коридору и люди в форме смотрели на нее гораздо более равнодушно, а некоторые – вообще без интереса (всякого, наверное, насмотрелись по роду своей деятельности), она вдруг подумала: «Был ли в моей прошлой жизни хотя бы один такой же момент, которым можно было гордиться как пройденным испытанием?»
– Отец, наверное, опекал меня? – спросила она охранника, который шел немного позади нее и которого она теперь из принципа называла про себя «шофер».
– Не то слово…
– И в институт, наверное, было несложно поступить?
– Вы неплохо учились в школе… Но, конечно, несложно. Это же было коммерческое отделение. Михаил Александрович не очень хотел, чтобы вы шли на медицинский, но вы его уговорили.
– А у меня были подруги?
– По-моему, нет.
– Я была такая плохая?
– Почему сразу плохая? Хорошая, но изолированная слишком. Ваш отец перестраховывался. Ему казалось, он лучше знает, как надо.
– А парня этого, дипломата, вы видели?
– Нет, что вы.
– Я скрывала эту связь от отца?
– Богатым вообще сложно, – туманно пояснил он.
Они подошли к нужной двери, постучались.
– Вы останетесь снаружи, – твердо сказала Марина «шоферу».
Он пожал плечами.
К этому моменту она успела забыть, что у нее уродливое лицо – ей напомнили взгляды людей в кабинете. Но она уже чему-то научилась.
«Не гневи Бога! – вот что сказала она себе. – Ты не одна на свете такая несчастная. Позволишь этим взглядам убивать себя – они убьют. Не позволишь – они отлетят, как от брони».
– Марина Михайловна? – приторно произнес пожилой следователь. – Как же я за вас рад! Жаль, ваш батюшка не дожил! Как же он хотел дождаться того момента, когда вы выздоровеете, сколько он для вас сделал! Хороший у вас был отец, пусть земля ему будет пухом. До чего несправедливо все получилось!
Остальные мужчины поднялись из-за столов и стали выходить из кабинета, деликатно отводя взгляды. Наконец дверь захлопнулась за последним.
– А у вас батюшкин характер! – улыбаясь, произнес следователь и погрозил ей пальцем. – Не хотите сдаваться? Это здорово, это вам пригодится в жизни. Вот только не уверен я, Марина Михайловна, что смогу вам помочь.
– Да мне нужно только то, что вы насобирали. Я же ничего не знаю.
– А зачем вам это? – сочувственно спросил он.
– Я восстанавливаю память.
– Так этот-то момент, может, и не надо восстанавливать? На черта он вам сдался? Что это за ценный момент такой – выбросьте его из головы, вот уж сокровище нашли!
Ей даже показалось, что он ерничает, придуривается.
Марина молчала, глядя следователю в глаза. Пауза затягивалась. Он не выдержал первым, вздохнул.
– Как хотите, вольному воля, – произнес он. – Вот тут выписки. Если будут вопросы, я отвечу… Знаете, Марина Михайловна, у меня громадный опыт, и я твердо знаю одно: если убийство не раскрыто в первые две недели, оно уже не будет раскрыто никогда. Нас работало десять человек!