Амнистия
Шрифт:
Ранним утром перед тем, как отправиться в это путешествие, сыщик установил на приборной доске какое-то устройство, напоминающее крошечный телевизор. Локтев не стал задавать вопросов, и без них понятно, что телевизор – это пеленгатор, выполненный кустарным способом. Примерно за два километра до закусочной, в самом углу темного экрана вспыхнула светло зеленая точка, а прибор издал тонкое комариное попикивание.
Журавлев убавил звук и пояснил:
– Радиомаяк в зоне досягаемости.
Сыщик уставился на экран неотрывным гипнотическим взглядом.
– Надо ждать, – сказал он.
Локтев не мог долго усидеть на месте. Он дошагал до закусочной, взял чашку черного кофе. Заняв место под многоцветным брезентовым тентом, натянутым над столиками, выпил первую чашку. Затем повторил удовольствие. Третья чашка не полезла. Встав из-за стола, он подошел к «Жигулям», поднял крышку капота. Локтев сделал вид, будто копается в моторе.
Когда «Опель» тронулся с места, Локтев неторопливо вытер руки тряпкой, опустил капот и поехал следом. Журавлев расправился с печеньем, опустил стекло и выбросил пустой пакет на дорогу.
– Жаль, у нас нет радиотелефона, – вздохнул сыщик. – Могли бы держать с ним связь.
Когда проехали Пушкино, с машиной Локтева поравнялся светлый микроавтобус. Сиденье рядом с водителем занимал Максим Руденко. Через стекло Руденко продемонстрировал Локтеву здоровый кулак, скорчил страшную рожу и пальцем показал на обочину. Пришлось остановиться.
– Кажется, у нас неприятности, – сказал Локтев.
Микроавтобус тормознул чуть поодаль. Локтев выбрался из машины и пошел вперед. Ему навстречу уже спешил бледный от злости Руденко.
– Мать твою, Кактус… Что ты тут делаешь?
– Я хотел как лучше…
– Ты хотел, мать твою. Тебя прямо сейчас урыть или позже? Это милицейская операция.
– Я тоже в этом принимаю участие.
Руденко не дал договорить. Он затряс в воздухе кулаками, казалось, уже готовый съездить Локтеву в ухо.
– Ты хочешь все завалить? Ты этого хочешь?
– Я хочу помочь. Пусть это милицейская операция. Но это и моя операция.
– Заткнись. Твоя операция… Что ты о себе возомнил, мать твою? Твоя операция…
Руденко показал пальцем на Журавлева.
– А это что за хрен с тобой в машине?
– Это бывший милиционер. Он мне помогает.
Руденко сжал кулаки и застонал. Но в этот момент мужчина в камуфляжной форме высунулся из микроавтобуса и окликнул Руденко по имени. Тот повернул голову.
– Иду… Кактус, да ты совсем тупой. Ты просто идиот. Уматывай отсюда к такой матери. И чтобы близко… Чтобы на пушечный выстрел… Чтобы ноги твоей…
Локтев не дослушал. Он быстро зашагал к «Жигулям», упал на сидение и с силой захлопнул дверцу. Руденко добежал до своей машины. Микроавтобус газанул, сорвался с места и исчез за
– Давай, сынок, поехали.
Зеленая точка стала совсем бледной, сместилась в самый верх экрана и уже готова была исчезнуть. Локтев рванул машину и погнал её за микроавтобусом.
К недостроенному кирпичному заводу оно подъехали с опозданием.
Проселочную дорогу, ведущую к долгострою, перекрывал наряд из двух милиционеров с автоматами на груди. Пришлось развернуться, объехать это место стороной. Но дорога петляла, извивалась и, в конце концов, так далеко отклонилась в сторону, что зеленый огонек исчез с экрана.
Локтев погнал «Жигули» через голое незасеянное поле, подъехал заводу с другой стороны. Отсюда, с обрыва, все было видно, как на ладони. У серого железобетонного здания копошились люди в камуфляже, слышались одиночные выстрелы. Ветер доносил металлический голос из мегафона: «Внимание. Предлагаем добровольно сдаться. Иначе вы будете уничтожены».
Посередине двора горела машина, извергая в небо темный столб вулканического дыма. Локтев сидел в машине и смотрел на экран. Зеленая точка не исчезла, а продолжала светиться. Журавлев смолил сигарету за сигаретой.
– Кажется, Тарасов без объявления начал третью мировую войну, – сказал он.
– Все, теперь ему крышка, – ответил Локтев. – Фу, даже не верится.
– И мне не верится.
– Только одного не пойму, – Локтев показал пальцем на экран. – Если «Опель» Субботина сгорел, почему радиомаяк до сих пор действует?
Журавлев, кажется, не хотел вести долгие научные разъяснения. Но все-таки ответил:
– На экране сигнал от второго радиомаяка. Он установлен в том чемодане, под верхней панелью. А чемодан, по всей видимости, уже у Тарасова.
– Смотрите. Точка на экране погасла. Что это значит?
– Не знаю, – Журавлев покачал головой.
Стрельба усилилась. Было видно, как люди в камуфляже по одному вскакивают с земли, короткими перебежками приближаются к серому зданию. И исчезают в темном дверном проеме.
Сгибаясь в три погибели, Тарасов шел по темному штреку. Правой рукой он вцепился в ручку чемодана с деньгами и волочил его за собой. В левой руке держал фонарик. Бледный направленный свет выхватывал из темноты узкие, местами обвалившиеся своды штрека.
Гнилой застоявшийся воздух, казалось, совсем не содержал кислорода. Под землей было холодно, но Тарасов обливался потом. Пот стекал вниз по лбу, по векам, глаза слезились. То и дело приходилось останавливаться и вытирать лицо грязным рукавом пиджака. Кроме того, прыгнув в люк, Тарасов упал на дренажную трубу, поскользнулся, и в кровь разбил правое колено.
Боль распространилась на все бедро.
Двадцатикилограммовый чемодан оказался неподъемной ношей. Если передвигаться на полусогнутых ногах, чемодан волочился по земле, застревал в колдобинах и рытвинах.