Аморальные рассказы
Шрифт:
Осторожно спустив ноги с постели, голый по пояс, в пижамных брюках и босиком, он на цыпочках пошел в студию. Просторное помещение с наклонным потолком и громадными окнами ровно освещалось дневным светом. Марко сразу снял с мольбертов три картины, которые писал в эти дни одновременно, чтобы внимательно и скрупулезно рассмотреть их. На всех трех было изображено одно и то же: женский торс, разрезанный внизу по середине бедер и выше — по талии. Вздутый живот выступал и выглядел тугим, как барабан; продолговатый пухлый лобок имел форму сливы, был разделен красной, цвета цикламена, щелью полового органа и, на двух картинах, лишен волосяного покрова.
На всех трех картинах справа на животе был заметен белый шрам от аппендицита. Он внимательно рассмотрел картины и остался недоволен: из желания хоть что-то изменить в этом привычном женском торсе, который рисовал годами и всегда одинаково, он в третьей картине написал волосы на лобке, и, в результате, неудачно. Эти волосы были такими черными и грубыми, что придавали картине оттенок реализма, а реалистичной ей быть не следовало. Неожиданно он взял лезвие для бритья, служившее ему для заточки карандашей, и дважды, сверху донизу, прошелся по полотну, разрезав его крест накрест. Сколько денег он потерял, уничтожив законченную картину, подсчитывать не стал, пренебрег и собственным авторитетом на рынке. Рассердившись, Марко бросил лезвие и пошел в гостиную.
В отличие от панорамы на дюны, открывающейся из окон студии, отсюда был виден пляж. От сильного ветра качались редкие желтые тернистые кусты, у кромки моря, под облачным небом, устало громоздились зелено-белые волны. Еще дальше, на горизонте, море окрасилось в синий цвет, и бесчисленные, идущие длинными рядами волны поднимались и опускались, сливаясь друг с другом. Некоторое время вглядываясь в морскую даль, Марко барабанил пальцами по стеклу и спрашивал себя, зачем он рассматривает море? Потом пошел к дивану, сел и замер, уставившись в закрытую дверь. Ни о чем не думал, просто ждал, знал наверное, что сейчас произойдет. И на самом деле, довольно скоро, с подчеркнутой пунктуальностью, дверь медленно открылась, и на пороге появилась девочка.
— А мама где? — осторожно спросила она.
Марко подумал, что такой вопрос могла задать только взрослая женщина, желающая остаться один на один с любовником.
Потом ответил:
— Мама еще спит. А что тебе нужно от мамы?
— Не хочу, чтобы она видела, как я беру пирожное, — ответила девочка.
Ответ ее был, как всегда, уклончивый и двусмысленный. Слово «пирожное» могло означать сладость, но не только: этим могло быть и совсем другое, столь же привлекательное и запрещенное. Наблюдая за девочкой, он увидел, как она прошла мелкими шажками в глубину гостиной, к буфету, на котором мать обычно прятала коробку с пирожными. Девочка подтащила к буфету стул, влезла на него, привстала на цыпочки и подняла руку. При этом ее слишком короткое платье задралось чуть ли не до талии, обнажив длинные и мускулистые ноги, несоразмерные с остальной короткой частью тела.
Он не понял: девочка нарочно показывает ноги или предоставляет ему нечаянную возможность полюбоваться ими? В конце концов он решил, что девочка неосознанно провоцирует его. А что же тогда относится к осознанному в поведении, свойственном ее возрасту?
Наконец девочке удалось снять большую круглую коробку, она прижала ее к груди и открыла крышку. Вынув одно пирожное, сунула его в рот, зажала зубами, потом закрыла коробку, встала на цыпочки и вновь заголила ноги, старательно засовывая коробку
Марко отечески предупредил ее:
— Осторожнее, можешь упасть.
— Ты же за мной смотришь; если я упаду, виноват будешь ты, — ответила она, как всегда, двусмысленно.
Затолкав коробку на буфет, она спрыгнула и, все еще держа пирожное в зубах, подтащила стул обратно к столу. Только теперь откусила кусочек. Не спеша подошла к Марко, села напротив него и спросила:
— Теперь поиграем во что-нибудь?
— Во что? — спросил Марко, делая вид, что не понял, о какой игре идет речь.
— Почему ты спрашиваешь — ты же прекрасно знаешь во что, а притворяешься. В американские горы.
— Сначала покончи с пирожным.
Наверное, она хотела объяснить, почему так торопится играть: должно быть, у нее были разумные доводы. Но ответила она уклончиво:
— Съем после игры.
— Почему не сейчас, до игры?
— Потому что мама может прийти с минуты на минуту.
— Разумнее было бы пирожное съесть теперь же, разве нет?
Девочка посмотрела на него с удивлением:
— А знаешь, ты — упрямый? Кроме того, эта игра маме не нравится.
Марко удивился ее благоразумию. Однако он не был уверен, что девочка действительно понимает то, что говорит. Поэтому он сказал:
— Но маме не нравится и то, что ты воруешь пирожные.
— Маме ничего не нравится.
Марко понял, что лучше не доводить до конца разговор о том, что жене нравится, а что нет, и вяло согласился:
— Ну, давай играть.
Он увидел, как девочка, быстро поднявшись, положила пирожное на стол и подошла к нему. Но вдруг, будто засомневавшись, она остановилась:
— Да, но ты играешь не так, как мне нравится.
— Как?
— Эта игра называется «американские горы», поэтому ты должен мне давать падать вдоль своих ног до самого низа, до самого низа. Если бы у тебя были ноги длиной сто метров, я бы ничего не говорила. Но у тебя ноги, как у всех, короткие. И что за американские горы могут быть, если ты одну руку держишь перед собой? Я почти сразу падаю донизу — и до свидания, американские горы.
Это правда: она садилась к нему на колени, Марко их немного поднимал; затем с радостным криком она скользила вдоль его ног, вниз-вниз, пока не сталкивалась с лобком отчима. После неизбежного и в каком-то смысле непроизвольного удара следовала секунда другого, сугубо телесного контакта, который, наоборот, надо было предотвратить, тем более, что на самом деле он-то и был для Марко желанным. Художник чувствовал с абсолютной ясностью, что девочка во время удара стремилась — и ей это удавалось — соединить его половой орган со своим. Не было никаких сомнений: ее губы смыкались на его возбужденном члене и на мгновение сжимали его. Эта близость подкреплялась внезапным и одновременным сокращением мышц бедра обоих играющих.
Разгорячившись, девочка снова взбиралась к нему на колени, как рыцарь в седло, задирала платье повыше, чтобы чувствовать себя свободнее, и произносила:
— Давай сначала.
Он включался в игру, и все повторялось сначала, без каких-либо изменений: триумфальный крик, во время скольжения вдоль ног она губами захватывает его член, затем следует сокращение мышц бедра. Игра повторялась и повторялась, и заканчивалась только тогда, когда девочка говорила: «я устала». Она действительно выглядела усталой: от напряжения под ее узкими и коварными синими глазами появлялись большие темные круги.