Амулет (Потревоженное проклятие)
Шрифт:
— Все, теперь ништяк! Ну, поехали, что ли?
Мы залезли в кабину, а я все думал — уж очень знакомая фамилия Логинов!
Стоп! Логинов… Логинов! М. К. — Максим Кузьмич! Это же Паганель!
Я окончательно запутался. Пеклеванный, с тревогой глядевший на меня, вопросительно мотнул головой, мол, чего ты?
— Получается, что машину у «Залпа» арендовал Паганель… — вслух сказал я, закурил, и начал рассуждать дальше: — Мы забираем в Ряжске сотрудника этого АОЗТ, который оказывается Судаковым, и едем за сокровищами, оставшимися в кургане… То есть Паганель отправляет
Я почувствовал себя очень плохо — добряк археолог, нелепый, неуклюжий, всегда бодрый и веселый Паганель — главарь мафии, убивающей археологов и присваивающей их находки! Как-то не вязалось все это — ведь он лазил с нами в овраг, отсасывал яд из раны у Бориса, а как искренне он переживал смерть Леднева и увечье Профессора! Неужели все — игра, заранее разработанный план, гарантирующий стопроцентное алиби?!
И если так, выходит, что у них все бы и получилось, не окажись случайно нанятым охранником я! Или не случайно?
Пеклеванный завел двигатель, прогрел его, мы развернулись и поехали назад, к Куртамышу, а я все думал, размышлял, прикидывал и так, и эдак, невольно проникаясь опасливым уважением к замыслам Паганеля. Такой бы ум да на хорошие дела!
Пеклеванный гнал «Камаз» всю ночь, и лишь доехав до Челябинска, остановился поесть и поспать. Дорогой мы почти не разговаривали — я, механически глядя на летящую за окном тайгу, все вспоминал, взвешивал, раскладывал по полочкам события двухмесячной давности, а Пеклеванный, по моему, просто боялся лишний раз заговорить с «мокрушником».
Проспали мы до двенадцати дня, вернее, спал только водитель — я как не старался, но уснуть так и не смог — меня страшила даже сама мысль о том, что я во сне нечаянно смогу положить руку или ногу на то место, где в течении двух с лишним суток сидел Судаков…
Было мне очень скверно — я как-будьто заболел, а может так оно и было, меня знобило, то ли от холода, то ли еще от чего…
Когда тронулись дальше, Пеклеванный, с тревогой посматривающий на меня, вдруг протянул руку и потрогал мой лоб:
— Серега! Да ты горишь весь! Ты че, в натуре, заболел?
Я пожал плечами.
— Ты давай эта… Долбани водяры, закутайся — и спать! Носки шерстяные взял в запас? Ну, вот, разуйся, одень носки — и давай, отбой!
Я вытащил из сумки водку, одеяло и носки, связанные мне мамой — белые, с коричневой коемочкой. Почему-то вид этих носков совсем выбил меня из колеи — знала бы мама, когда вязала, что ее сынок оденет носки через двенадцать часов после того, как совершит убийство!
Я и вправду весь горел, поэтому мысли мои, что называется, «… и путались, и рвались.». Выпив грамм сто пятьдесят водки из пахнущего пласмассой термосного стаканчика, я завернулся в одеяло, скрючился на сидении и спустя пять минут ухнул в черную яму сна…
Совершенно не помню, как я спал, но проснувшись уже за Уфой, под вечер, я сразу почувствовал, что заболел. Правда, алкоголь убил основную
— Ну че? — повернулся ко мне Пеклеванный: — Оклемался маленько? Нас тут останавливали, под Уфой, я думал — все, капсздец! А ни че, бумаги проканали за настоящие, даже кунг не просили открыть!
Мне было плохо, да вдобавок испытывалось сильное давление на мочевой пузырь.
— Останови… — попросил я, и не услышал собственного голоса, а гортань отзывалась вспышкой боли.
— Че, совсем плохо, да? — участливо покивал головой Саня. Я только утвердительно наклонил голову, поморщившись.
Мы остановились, сбегали в кустики, причем меня ощутимо пошатывало упадок сил!
— Серега! Я гляжу, ты ваще скис! У меня тут, в Октябрьском, подруга живет! Давай-ка зарулим, подлечишься! — Пеклеванный с явной тревогой смотрел на меня, скорчившегося на сидении.
— Саня, водку я больше пить не буду!
— Дурак, при чем здесь водка! Гулька медсестрой в поликлинике работает! Она тебя в момент на ноги поставит!
Октябрьск, небольшой, уютный, зеленый городишко, чем-то неуловимо похожий на мой родной город, открылся нам часа через два.
— Только бы мужик у нее свалил! — вдруг сказал Пеклеванный, что-то подсчитывающий в уме.
— Так твоя медсестра замужем? — усмехнувшись, хрипло спросил я.
— Ну да! — беззаботно кивнул водитель: — Мужик ее по месяцу на полуостров Ямал летает, нефтяник он, вахтовик! Ну, я как эти места проезжаю, обычно в курсе, на севере он или нет — считать-то легко, месяц четный, месяц не четный… А тут, летом, он отпуск брал, а у них, вахтовиков, которые в Заполярье летают, отпуска не нормальные какие-то месяца по три! Ну, весь график мой и сбился! Поэтому, если что, то просто дальше поедем, нефтяники, Серега, они — народ горячий!
По чудному городу Октябрьску наш «Камаз» довольно долго выписывал кренделя — улицы тут кольцами расходились от центральной площади, и попасть с одной на другую можно было только объехав чуть не полгорода.
Состояние мое становилось все хуже и хуже. Меня здорово знобило, я намотал на себя все, что нашел в кабине из тряпок, но все равно мерз. То и дело в глазах начинали плавать светящиеся точки, какие-то искорки, словно бы движущаяся рамка окоймляло то, что я вижу. Неясные образы ползли ко мне со всех сторон, словно полупрозрачные, гигантские амебы.
В голове метались, подстегиваемые жаром, обрывки мыслей. Я то вспоминал, как падал в снег Судаков на берегу холодного, сейчас уже замерзшего, наверное, Тобола. То мне видилось лицо Бориса, его побелевшие губы, когда он бросал гранату в безвестном лесу недалеко от умирающей смоленской деревеньки Корьево. То вдруг, неожиданно, вспоминалась Зоя, ее холодные, заученные на пять с плюсом ласки.
Временами мне начинало казаться, что мы едем на «Камазе» не по городским улицам, а по подземным тоннелям, по которым мы с Борисом блуждали во время поисков мифической «базы» — наверняка Паганель подставил нас тогда, уверенный, что с нами расправятся сектанты-сатанисты…