Амур-батюшка
Шрифт:
У Савоськиной лодки треснуло днище, в нее быстрее набиралась вода. На одном из островов решили сделать привал. Товары выгрузили на берег, и Савоська стал заделывать трещину мхом. Иван решил ехать дальше.
– Ты нас догонишь, – сказал он старику.
– А в Ноан поедем? – спросил Савоська.
В Ноане жил Синдан – хозяин речки. Ивану надо было повидаться с ним, но Синдан в отъезде.
Савоська-Чумбока родился в Ноане. Там все ему родственники. Ноан стоял в стороне на протоке, надо было сделать крюк, чтобы попасть туда.
– Если хочешь, съезди в Ноан, – усмехаясь, сказал Бердышов. – Да только, когда приедет
– Зачем же, Ваня, поддаваться!
– Помни!
– Конечно! Забуду, что ль! А ты сам, когда его встретишь, что будешь делать?
Иван усмехнулся.
– Уж что-нибудь скажу…
– Ты бы его, Ваня, гнал отсюда…
– Уж как придется, – уклончиво отвечал Иван.
– Я родился в Ноан-деревня, – рассказывал Савоська, обращаясь к Илье и Ваське. – Тут близко Ноан-деревня. Ноан – знаешь, какое слово? Самый первый наш дедушка пришел на это место. Встретил его какой-то человек. Откуда его пришел, никто не знает. «Тебе как зовут?» – «На-на». – «Тебе откуда пришел?» – «На-на». Что его ни спроси, все одинаково отвечает: «На-на», – и больше никаких разговоров. Так это место и прозвали Нана, а потом стали говорить Ноан. Наша тут родня, надо маленечко погостить, – говорил старик.
Прощаясь с Васькой, он с нежностью поцеловал русую голову мальчика.
Явившись в родную деревню, Савоська открыл товары в лодке и показал своим ноанским сородичам новое ружье.
– Бердышов такие продает.
– Это ружье плохое, стрелять не будет, – с грубой насмешкой сказал приказчик Синдана, оставшийся в Ноане за хозяина. Савоську он уверял: – Тут торговать плохо. Никто ничего не купит. Лучше тут не торговать. На Амуре куда выгодней.
– Это мы узнаем, плохо ли тут торговать, нет ли, – ответил ему старик.
На другой день Савоська поставил свою лодку напротив лавки Синдана и стал раздавать товары в долг.
– Зимой звери пойдут, тогда расплатимся, – говорили ноанцы. – Мы с тобой ведь родные. Сначала тебе отдадим, потом Синдану.
Приказчик сидел в лавке и наблюдал через открытую дверь. Он волновался: хозяин станет бить его, если узнает, что в Ноане торговал другой купец. Но еще больше боялся он Бердышова, который со всяким мог поступить так же, как с Дыгеном.
Когда толпа зашумела, приказчик не выдержал и выскочил на берег, желая знать, что там происходит. Он ужаснулся, увидев, что Савоська показывает красивые ситцы, а гольды берут их. Ему захотелось разогнать всех. Торгаш – рослый, красивый мужчина, в туфлях и халате, – дрожа, ходил маленькими шажками, и голова его тряслась.
«Злой как черт, но осторожный, – подумал Савоська. – Надо его раздразнить».
– Дай в долг, – просил Савоську плешивый ноанец.
– А чем будешь отдавать? – не выдержал приказчик и подскочил к лодке. – Ты у нас в долгу. Зачем обманываешь? Обманываешь и его и нас!
– Твоя торговля пропала, – сказал Савоська. – Что, не правда? Ты злой как собака… Как Синдан!
Савоська бранил Синдана и его товары, кричал, грозился. Он словно нарочно лез на рожон. Приказчику хотелось ударить старика, избить его. Но он сдерживался, зная, что это будет величайшей оплошностью. Он знал: Савоська служит у Бердышова, что он тут всем родня.
Савоська вдруг схватил приказчика за руку и, размахнувшись, ударил ею сам себя изо всей силы по щеке и дернулся всем телом, как
– Ой, ой, убил! – споткнулся он.
Вся толпа пришла в движение.
– Ой, ой, человека убили! – заорала какая-то старуха.
– Чего дерешься? Зачем дерешься? – плаксиво, с обидой кричали со всех сторон на торгаша, но никто не смел подступиться к нему.
– Ударил меня! – орал Савоська. – Все видели? Сюда больше не приеду!.. Я пришел на дедушкину могилу, а он меня бьет!..
Приказчик побледнел и при виде сгрудившейся толпы застучал зубами от страха. Ссутулившись и злобно озираясь, он быстро пошел в лавку и скрылся в ней.
– Сюда больше никогда не приеду! – продолжал кричать Савоська. – Отдавайте мои товары! – Он вырвал у плешивого старика сверток ситца, кинул в лодку и закрыл холстиной. – Меня обидели. Собирайтесь в дорогу, поедем! – велел он гребцам.
Ноанцы просили прощения у Савоськи и умоляли его остаться.
– Теперь мне дедушкину могилу из-за торгаша забыть надо, – плакал Савоська, стоя с шестом на корме лодки. – Дедушкина могила-а-а! – плакал он, и, глядя на него, лили слезы провожающие его ноанцы, хотя многие догадывались, что почтенный дядя Чумбока схитрил и, видно, ему надо было зачем-то все это. Но из чувства уважения к старшим никто не смел ему перечить.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Чем выше, тем глуше и страшней становился Горюн. Река кипела на острых камнях. Скалы висели над протоками. Лес местами завалил реку. В плавниковых преградах гребцы с трудом находили узкие проходы и по ним перетаскивали лодки.
На грудах мокрого хвойного гнилья, среди реки, росли березы. Запах лесной прели стоял в воздухе.
– Тут еще жарче, чем на Амуре, – жаловался Васька.
Он уж и не рад был, что поехал на Горюн, в такую тягость было ему все, но по-прежнему терпел. Когда Савоська уехал, мальчик очень жалел, что старик не рассказал еще одну сказку – про амба-лоча. Хотел рассказать, да не успел.
Но вот настали такие тяготы, что уж и Ваське не до сказок. Он в душе клянет день и час, когда собрался на Горюн. Хочется к матери, готов зареветь, такая мука: жарко, тяжко, скучно. От воды прохлады нет. Тесно. Сопки сошлись, жгут живьем, скалы кажутся раскаленными.
– Руки гудят, – молвил Илья.
Иван засмеялся:
– Гляди, и Бормотова проняло!
На остановках гольды играли в карты, расположившись в лодке на груде товаров, где-нибудь под кустами, свесившимися с берега, или прямо на солнце, на отмели.
– Всё играют? – спрашивал Иван у Ильи.
Он шел на своей лодке впереди и лишь изредка дожидался остальных.
– Как остановка, режутся вовсю! Жара, мошка, оводы, а им хоть что! Пот с них льет, дядя Ваня, а они кричат – чуть не дерутся.
– Как, не устаете? – спросил Иван.
– Как не устаем! Конечно, устаем! – отозвался гольд.
– Отгони хоть слепней.
– А ну их к чертям! – отмахнулся гребец и продолжал бить козырями.
– Вот, Васька, людям в такой работе нужно какое-то утещенье. Это же убийство – вверх по Горюну товары подымать. Вот он толкается шестом – клянет и себя, и работу, и меня уж, не без того, но надеется, что остановка за мысом будет и он товарища обыграет в карты. Что поделаешь, люди!.. И я не препятствую, пусть утешаются, лишь бы на меня работали. Я тут как царь. Правда?