Амурские ребята
Шрифт:
— Расшибу! — загудел Косорот. — Ой, дьявол, новые штаны! — вдруг отчаянно крикнул он и с размаху опустил Митрошу на пол.
— Палубу проломите, хлопцы, — сказал Остап.
А медведь, вступившийся за своего друга, внимательно осматривал свою лапу: в когтях он держал клок новых Косоротовых штанов. На крик вбежали Илюша и Варя. Варя принесла миску с едой и поставила ее перед медведем. Медведь обрадовался и, став на четвереньки, чавкая совсем по-собачьи, стал есть.
А Гаврилов снял со стены гитару, повязанную розовой шелковой ленточкой. Он приготовился петь. Все затихли. Больше всех любил пение Гаврилова Павка: ведь он и сам играл на гитаре. Гаврилов ударил по струнам
И все грохнули разом:
Сени новые кленовые...Когда допели эту песню, Остап сказал:
— Спевай мою любимую, про кочегара.
Гаврилов встал. Лицо его стало серьезным. Он взял несколько аккордов и запел:
Раскинулось море широко, И волны бушуют вдали. Товарищ, мы едем далеко, Далеко от нашей земли...Остап расправил свои пушистые усы и загудел густым басом, подпевая Гаврилову:
Товарищ, мы едем далеко, Далеко от нашей земли...Остап глядел куда-то вдаль затуманенными глазами. Наверное, он вспоминал сейчас свою молодость, свою матросскую службу и своих дружков-матросов. Он видел себя молодым, бравым боцманом, которому все было нипочем: и бурное море, и выстрелы, и сражения.
Варя смотрела на мужа преданным взглядом. Ее быстрые глаза вдруг притихли и точно засветились. Ее курносое личико стало даже красивым.
Гаврилов пел. Он стоял, широко расставив ноги в широких, сшитых клешем штанах. Косорот подтянул припев. Дребезжащим, старческим голоском запел и Бережнов. Даже Петр, никогда не умевший петь, стал подтягивать: один мотив — без слов.
Напрасно старушка ждет сына домой, —с чувством пел Гаврилов, —
Ей скажут, она зарыдает...Все подхватили последний куплет:
А волны бегут и бегут за кормой, И след их вдали пропадает...Гаврилов отложил в сторону гитару — песня кончилась. В «кают-компании» стало тихо. Все словно замерли, и каждый думал о чем-то своем, заветном. Было слышно, как на реке загудел пароход и затих. Потом донесся визгливый свисток паровозика: это в мастерских работала ночная смена. Остап крутил ус, засовывал его в рот и жевал. Петр смотрел куда-то в стену. Он весь подобрался, сжался, лицо его было печально. Павка понял, что думает он о жене, об Анне (женился он, когда ездил на побывку, в Нижнем). Павка никогда Анны не видел. Однажды она прислала письмо, что выезжает на Амур к мужу. С тех пор прошло полгода, а Анна не доехала до Амура. Между Нижним и Амуром было много фронтов, пассажирские поезда ходили плохо. Петр писал письма в Нижний, никто не отвечал. Он все думал, что Анна где-нибудь совсем близко, он каждый день ждал ее приезда, но Анна не приезжала...
Медведь лежал возле пустой миски, положив голову на лапы, и, казалось, спал.
— Был у нас адмирал, — вдруг сказал Остап. Он всегда начинал неожиданно свои рассказы. — О, це был адмирал,
«А у нас был матрос такой, Хоменчук... Он уж умел такое словцо сказать... Так вот он и говорит... — Тут Остап сделал хитрое лицо и поднял палец кверху. — Он и говорит...»
Но что сказал Хоменчук, никто так и не узнал.
Медведь поднял голову и посмотрел на дверь. Дверь распахнулась. На пороге стоял кок «Грозы», рябой, с лицом, тронутым оспой, Василий Шагай.
Кроме варки обеда и ужина, кок наряду с другими матросами отстаивал вахту. Сейчас он только сменился.
— Товарищ Сокол, японцы близко, — сказал кок, ни с кем не здороваясь,
Петр встал.
— Ну! — сказал Косорот. — Японцы во Владивостоке! Какие там японцы! Садись, — и он указал Василию на табурет.
— Японцы под самым городом, товарищ Сокол. Идет их несметная сила! — крикнул Шагай, не садясь.
— Откуда слыхал? — быстро спросил Петр.
— Катер «Дозорный» пришел.
— Товарищи, на корабль! — скомандовал Петр.
Все вскочили из-за стола. Петр уже надел бескозырку и накидывал на плечи бушлат.
Матросы мигом оделись, Митроша прицепил цепь к ошейнику медведя. Медведь встал на задние лапы. Варя подошла к Илье.
— А я как же, Илюша?
— Если уйдем в поход — прощай, — просто сказал Илья. Он обнял и поцеловал Варю, поцеловал как-то совсем по-иному, не так, как тогда, когда кричали «горько».
— А ты, Павка, марш домой, — сказал Петр, уходя. — Нечего тебе шататься.
Павка вышел на темный пустырь последним. Ночь стояла темная, безлунная и беззвездная. Он оглянулся и увидел освещенное окно Остапова домика. Варя, прижавшись лицом к стеклу, вглядывалась в темноту. Остап ходил по комнате и размахивал руками.
Павка хотел было уже бежать к дому, как вдруг в темноте столкнулся с Косоротом.
— Павка, постой! Есть разговор.
Разговор? У храброго Косорота есть разговор с Павкой? Павка насторожился.
— Мне нонче домой уж не успеть, — сказал Косорот. — Если уйдем мы в поход, ты к Глашке зайди, скажи, чтоб не беспокоилась. Да сведи ее к Гаврилову. Он за ней присмотрит. Понял?
— Понял, — ответил Павка.
— Ну, ну. Не забудь, смотри, — сказал Косорот и исчез в темноте.
Павка побежал через пустырь к халупам. Вдруг небо осветилось ярким пламенем. Огненный дождь рассыпался высоко над Павкиной головой, и золотистые капли покатились по черному куполу во все стороны.