Амурские версты
Шрифт:
Шла весна. Надо было корчевать и пахать огороды, высаживать рассаду, достраивать стайки и амбары, городить огороды, ставить поскотину. Сам не построишь, не сделаешь, теперь уж никто не поможет. Работали, а сами нет-нет да и поглядывали на реку, не идет ли сплав. А то уж месяц, как началась распутица, ни одного свежего человека в станице не было. Главное же, провиант должны привезти. Может, и подселят еще кого — обещали. Да и новости будут из родимых краев.
Эх, зимние квартиры, зимние квартиры!
Только и длинная забайкальская зима пролетела. Кажется, совсем недавно, в октябре, вернувшись в Шилкинский завод, вырезал Игнат Тюменцев первую зарубку на рукоятке прихваченного еще из дома охотничьего ножа, отметив этой зарубкой, что исполнился год, как забрали его в солдаты. Сделал Игнат заметочку и загадал: если доведется поставить вторую зарубку здесь же в Шилкинском заводе, то встретится он еще раз с Глашей, и будет у них все хорошо. А не придется, значит, прощай суженая-любая, не стать тебе законной женой Игната, не обнимать ему тебя, Глашенька.
И вот уже на дворе конец апреля, и опять плывет 13-й линейный батальон вниз по Шилке. И произведенный в поручики командир второй роты Прещепенко сидит на палубе своей баржи с гитарой и поет:
Прощай, Чита, в начале мая, А в сентябре прощай, Амур…Песню эту привезли офицеры, прибывшие с генерал-губернатором из Читы. А рядом с Читой деревня Засопошная, а там… «Да уж лучше об этом не вспоминать, не думать…» — останавливает себя Игнат.
Да, зима пролетела, ее даже не заметили. Не успели солдаты устроиться в казармах, не сошли еще ссадины и царапины на руках и ногах от летнего похода, как начали латать повидавшие Амур баржи, закладывать новые. А как минуло рождество и стал понемногу прибывать день, прошел слух, что батальон будет переселяться на новое место и покинет навсегда Шилкинский завод, как ушел из него в Мариинск 15-й батальон, как обосновался на устье Зеи прошлым летом 14-й линейный.
Разговоры пошли, когда батальонный командир капитан Дьяченко был еще в Иркутске. А вернулся он, поняли линейцы, что это уже не слух, а правда. Приказано было ремонтировать и готовить к сплаву батальонное имущество, а к вновь строящимся баржам заложили еще три. «Будем переезжать», — теперь уже твердо говорили офицеры. Вот только куда, никто не знал.
Подсылали солдаты к самому капитану унтера Ряба-Кобылу и дядьку Кузьму, как бы между прочим, в разговоре выпытать, что это за новое место, где осядет батальон. Но капитан или таил до поры, или сам не знал. И унтеру, и Сидорову он сказал одно и то же: «Пока до Усть-Зеи, а там, может, и дальше…»
И вот снялись линейцы с обжитых зимних квартир, забрав с собой, как было приказано, все батальонное имущество до последнего
Трудно оказалось навсегда покидать Шилкинский завод. Здесь у солдат уже завелись знакомые, встретишься на улице, поздороваешься, поговоришь. Даже сударки сердечные появились у линейцев, было к кому забежать на часок, попить в тепле кирпичного чайку, отвести душу… Все теперь осталось за Шилкинской пристанью. Как отрезано тем острым охотничьим ножом, на котором сделал зарубку Игнат Тюменцев, солдат второго года службы.
«Вот так-то, паря, — думал Игнат, покидая Шилкинский завод, — где придется тебе делать вторую зарубку, никто, даже командир, не знает. А может, еще вернемся», — тешил он себя призрачной надеждой.
Шли на этот раз ходко, не в пример прошлому году, по большой воде, вслед за ледоходом. Помогало и то, что помнили кормщики мели, на которых приходилось сидеть, смотрели в оба. И потому пролетели в один день Усть-Кару, Часовую, а на следующий день подходили уже к Усть-Стрелке, к Амуру-реке.
Не отпрашивался, как прошлый раз, Кузьма Сидоров в станицу, знал, что не стало старого казака Кузьмы Пешкова. Еще в прошлом году, когда возвращались из похода, рассказал ему об этом дед Мандрика в новой станице Толбузиной, где никак не ожидал увидеть его Кузьма. Да и не задерживался батальон в Усть-Стрелке. Назначен он был идти передовым отрядом, открывать пятый амурский сплав. Только час стояли батальонные баржи перед тем, как выйти в Амур. А потом прозвучали привычные уже команды: «Убрать сходни!», «Отваливай!» И вынесла Шилка, под крики «Ура!», линейных солдат на амурский простор. А за ними пошли плоты с новыми переселенцами.
«Здравствуй, Амур!» — про себя, стесняясь сказать эти слова вслух, подумал командир четвертой роты Козловский. Одним приказом с Прещепенко он «за распорядительность в строительстве новых станиц и отличие по службе», как раз перед новой экспедицией, был произведен в поручики. Прещепенко заметно обиделся. В подпоручиках он ходил несколько лет, а Козловский какой-то год. «Связи, — сказал тогда Прещепенко, — вон Михнев работал вместе с нами, ротой командовал, а как был юнкером, так и остался».
Этот разговор огорчил тогда Козловского, испортил ему праздник. Все ведь знали, что у Михнева недостает каких-то бумаг. Знал и Прещепенко, и зачем он только так заявил. Но, оглядывая открывшийся речной простор, поручик быстро забыл неприятный разговор и стоял, радуясь новой дороге. «Пройти бы весь Амур, — мечтал он. — И уж если доведется опять закладывать селения, то пусть это будет в таком месте, где никто не бывал, или, по крайней мере, никогда не жил». Он даже как-то поспорил с Прещепенко, когда тот сказал, что те казаки, которые едут на Амур не по жребию, а своей охотой — ищут только собственной выгоды и всяких льгот. «А стремление увидеть новое, а желание осваивать дикие земли! — воскликнул Козловский. — Разве это не двигало всегда русским человеком?» — «Вы еще станете сравнивать нынешних забайкальцев с Ермаком Тимофеевичем», — усмехнулся Прещепенко. «А что же! Чем они хуже?» — «Ну, знаете, — махнул рукой Прещепенко, — предметы сии несопоставимы».