Амурские версты

Наволочкин Николай Дмитриевич

— Табань! — скомандовал и Дьяченко.

Баржа и баркас подошли друг к другу.

Под парусом у борта китайского баркаса стояло несколько маньчжурских чиновников в длинных халатах с широкими рукавами, шапку у каждого из них венчал цветной шарик. Яков Васильевич слышал от Шишмарева, что по цвету шарика можно узнать, какое положение занимает чиновник, а по изображению на груди халата — гражданский он или военный. Но из всего рассказа он запомнил только, что голубой шарик и вышитого тигра на груди носят гусайды и звание их равно примерно полковничьему. На баркасе чиновников с голубыми шариками не было. «Наверно,

эти рангом пониже», — подумал капитан Дьяченко.

Когда баркас и баржа стали почти борт к борту, один из чиновников заговорил. Слова его сразу же стал переводить выступивший из-за спин чиновников подвижный унтер-офицер.

— Да это же Убошка, — узнали солдаты любознательного китайца, засыпавшего их вопросами прошлым летом в Усть-Зее.

Между тем У-бо приветствовал капитана от имени очень больших, как он сказал, чиновников из Китая и попросил сообщить им, где находятся суда русского цзянь-цзюня Муруфу.

— Большие чиновники, — добавил У-бо, — хотят приветствовать генерала и сообщить ему нечто важное.

Яков Васильевич знал, что катер генерал-губернатора должен прибыть в это место часа через три-четыре, о чем он и сказал. У-бо перевел его слова. Чиновник важно кивнул головой и добавил еще несколько слов.

— Мой начальник желает вам счастливого пути, — перевел У-бо. — Мы отправляемся дальше встречать русского цзянь-цзюня.

— И я желаю вам счастливого плавания, — ответил Дьяченко.

Уже в Усть-Зейской станице капитан узнал, что китайские чиновники спрашивали, встретившись с Муравьевым: долго ли он намерен пробыть в этих местах? На это генерал-губернатор ответил, что он не может задерживаться в верховьях реки, а должен спешить к устью. Если китайцы желают вести с ним переговоры, то это удобнее будет сделать на его возвратном пути. Тогда чиновники обратились к нему с просьбой обождать хотя бы несколько дней, так как в Айгунь скоро прибудет маньчжурский главнокомандующий из Цицикара, который очень желает лично встретиться с русским генерал-губернатором.

После небольших станиц, вставших на левобережье Амура, после настороженной тишины пустынного, заросшего тайгой правого китайского берега, Усть-Зейская станица показалась линейным солдатам многолюдным и шумным селением. Но некогда было оглядываться да рассматривать, что успели построить казаки и 14-й батальон за зиму. Еще сбежавший по сходням с катера генерал-губернатор принимал рапорт, а линейцы уже начали сооружать настил, чтобы по нему скатить на берег доставленные сюда пушки.

На пристани у настила, как только солдаты поволокли первое горное орудие, словно опенок из земли, выскочил У-бо.

— Братцы, гляньте, и здесь Убошка! А мы его, кажись, только вчера на Амуре встречали! — удивлялись линейцы.

— Вот ловок, успел обернуться!

У-бо, не то восхищаясь, не то удивляясь, цокал, как белка, языком и суетился вместе с солдатами вокруг орудия, пока его на руках поднимали по крутому склону берега. Вместе со всеми он поспешил за вторым орудием, что-то даже выкрикивал, когда Михайло Леший с другими солдатами поднимал его на настил. Но тут Убошка увидел, что со второй баржи начали сгружать пушки дивизионной легкой батареи и, подхватив полы халата, затанцевал вдоль берега туда.

К полудню пушки сгрузили, и батальонный командир разрешил

солдатам отдыхать, а сам пошел к генералу. Но отдых оказался коротким. Едва успели пообедать да выкурить по трубочке, как вернулся капитан и приказал сгружать снаряды. Линейцы принялись таскать ядра, а Михайло подхватил корзину с картечными гранатами, подбросил ее на плечо и понес.

— Вот леший! — закричал на него Ряба-Кобыла. — Ты что гранаты как дрова швыряешь! Разнесет черта такого и нас заодно.

Но Михайло, чуть пригнувшись, уже бежал по берегу. Унтер-офицер, оставив Кузьму распоряжаться на барже, пошел за ним посмотреть, как укладывают снаряды. По пути он успел показать кулак шагавшему Лешему. Кузьма помог Михайле поднять новую корзину и сказал:

— Ты, и правда, осторожней, не кирпичи несёшь…

— Ладно, — прогудел Михайло и поспешил на берег.

Кузьма, проводив Лешего взглядом, стал подавать ядра солдатам и тут увидел, что Михайло, не добежав до места, где складывали снаряды, неожиданно присел. А потом повел себя и вовсе странно. Опустив корзину на землю, Леший пригнулся, попятился и бегом припустил обратно. С растерянным видом взлетел он по сходням на баржу и присел за бортом.

— Ты что? — удивленно спросил Кузьма.

— Унтер! — втянув шею в плечи, сказал сильно разволновавшийся Михайло.

— Ну и что унтер? — удивился Кузьма. — С каких это пор ты стал от Ряба-Кобылы бегать? Ну покричал он на тебя, а теперь уж, поди, отошел.

— Да не наш унтер, а Кочет…

— Вона что! — ахнул Кузьма.

Теперь только он сообразил, какая опасность подстерегает на берегу беглого солдата Михайлу Лаптя, хотя и носит он сейчас новую фамилию. Но фамилия хороша для разных бумаг, а на рябоватое лицо солдата и на его заметную фигуру новое обличье не наденешь. Кроме Кочета в Усть-Зее, где недалеко от станицы расположен 14-й батальон, Михайлу многие знают. Отсюда спущен приказ о его розыске. Попадется он кому-нибудь на глаза — и пропадет ни за понюх табаку. И капитану, за то что укрыл беглого солдата, пожалел его, отвечать придется.

— Лезь в трюм! — решительно приказал Кузьма.

Михайло мигом ползком по палубе направился к трюму.

— Леший, ты куда? — окликнули его вернувшиеся с берега солдаты.

— Грыжа у дурня, — сердито сказал им Кузьма. — Все бы ему что потяжелей поднять. А оно вишь как обернулось. Вон и корзину на берегу оставил. Вы уж подберите ее, ребята.

Все дни стоянки в станице Усть-Зейской Лешему пришлось отсиживаться в трюме. Кроме капитана Дьяченко да Кузьмы Сидорова, никто не знал истинную причину «болезни» солдата. Унтер-офицер Ряба-Кобыла и линейцы поверили, что Михайлу действительно схватила грыжа. До этого он никогда не отказывался от работы, наоборот, искал где потяжелей.

— Ты что же, в сыром трюме-то? — сочувственно спрашивали солдаты Михайлу. — Лежал бы на палубе. Вишь какие пригожие стоят деньки. На солнышке скорей отойдешь.

— Не, — отвечал Михайло, — у меня это сызмальства. Так дома матушка меня всегда в сарай ложила, запрет, и я отлеживался. Ничего, отойду…

Перетащив на берег пушки и снаряды, линейцы полагали, что завтра с утра придется выгружать батальонное имущество. Но на следующий день капитан велел делать запасные весла да шпаклевать баржи, где появилась течь, чинить обмундирование.