Анаконда

Кирога Орасио

— Вы не проживете и двух часов, если я оставлю вам морфий! — ответил Небель.

— О, какое это имеет значение, Октавио, дорогой! Дай мне, дай мне морфий!

Но напрасно ее руки тянулись к нему. Захватив наркотик, Небель вышел вместе с Лидией.

— Ты понимаешь, насколько серьезно состояние твоей матери?

— Да… Врачи сказали мне…

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Оно значительно серьезней, чем ты предполагаешь.

Лидия побледнела и, глядя куда-то в пространство, закусила губу, чтобы не разрыдаться.

— Здесь

нет врача? — шепотом спросила она.

— Ни здесь, ни на десять лиг вокруг; но мы все-таки попытаемся найти кого-нибудь.

В тот вечер принесли почту, когда они вдвоем сидели в столовой, и Небель вскрыл один конверт.

— Какие-нибудь новости? — спросила Лидия, поднимая глаза. В голосе ее слышалось беспокойство.

— Да, — ответил Небель, читая.

— От врача? — снова спросила Лидия минуту спустя, еще больше волнуясь.

— Нет, от жены, — резко ответил он, не глядя на нее.

В десять часов вечера Лидия вбежала в комнату Небеля.

— Октавио! Мама умирает!..

Они бросились в комнату больной. Мертвенная бледность покрыла ее лицо. Синие, страшно распухшие губы, будто дразня, выговаривали что-то хриплое, булькающее:

— Пла… пла… пла…

В это время Небель увидел на ночном столике почти пустой флакон из-под морфия.

— Ясно, она умирает! Кто ей дал это? — спросил он.

— Я не знаю, Октавио! Минуту назад я услышала шум… Конечно, она нашла его в твоей комнате, когда тебя не было… Мама, бедная мама! — рыдая, она упала на колени и прижалась к руке, бессильно свесившейся с постели.

Небель пощупал пульс сеньоры; сердце почти не билось, рука была холодная. Мгновение спустя губы оборвали свое «пла… пла… пла…», и на коже ее выступили большие лиловые пятна.

В час ночи она умерла.

На следующий вечер, после похорон, Небель ожидал Лидию, которая одевалась в дорогу, а слуги в это время укладывали в экипаж ее вещи.

— Возьми это, — сказал он Лидии, когда они остались вдвоем, и протянул ей чек на десять тысяч песо.

Лидия вздрогнула и покрасневшими глазами пристально посмотрела на Небеля. Но он выдержал ее взгляд.

— Возьми же! — повторил он.

Лидия взяла чек и нагнулась, чтобы поднять свой чемоданчик. Небель склонился к ней.

— Прости меня, — сказал он. — Не суди обо мне хуже, чем я того заслуживаю.

На станции они молча стояли у подножки вагона, ожидая, когда поезд тронется. Раздался свисток, и Лидия протянула ему руку, которую, все так же молча, Небель на мгновение удержал в своей. Затем, не выпуская ее руки, он притянул Лидию к себе и горячо поцеловал в губы.

Поезд тронулся. Неподвижный, Небель провожал взглядом уплывавшее вдаль окно вагона.

Но Лидия так и не показалась в нем.

Дикий мед

Есть

у меня в Восточном Сальто два племянника, сейчас уже взрослых, которым в двенадцать лет, после углубленного чтения Жюля Верна, пришла в голову блестящая мысль покинуть отчий дом и поселиться в джунглях. От города до джунглей было целых две лиги. Там они намеревались жить, как робинзоны, охотой и рыбной ловлей. Правда, ни один из мальчиков не догадался захватить с собой ни ружья, ни рыболовных крючков, но, так или иначе, перед ними был лес с его пьянящей свободой и чарующими опасностями.

К несчастью, на другой же день мальчики были найдены перепуганными родственниками. Оба все еще пребывали в состоянии экстаза, хотя выглядели довольно бледно; к великому изумлению своих младших братьев, тоже начинавших постигать Жюля Верна, они не разучились ходить на двух ногах и сохранили дар речи.

Приключение обоих робинзонов могло бы оказаться более успешным, выбери они для своих подвигов другой, менее обжитой лес. Например, здесь, в Мисьонес, бегство на лоно природы может завести даже слишком далеко, как это и случилось с Габриелем Бенинкасой, решившим испытать свои новые болотные сапоги, которыми он очень гордился.

Бенинкаса, завершив свое образование в области счетоводства, почувствовал внезапное желание познать жизнь сельвы. И не то чтобы виной всему оказался его темперамент, отнюдь нет; Бенинкаса был мирным краснощеким молодым толстяком отменного здоровья, достаточно рассудительным, чтобы предпочесть чай с молоком и пирожными бог знает каким случайным и адским кушаньям леса. Но подобно тому как благонравный холостяк накануне свадьбы почитает за долг распроститься с вольной жизнью, устроив ночную оргию в компании близких друзей, точно так же и Бенинкаса решил оживить свое монотонное существование двумя-тремя острыми приключениями.

С этой целью он направился вверх по Паране к одной из лесопилок, сверкая своими роскошными болотными сапогами.

Он надел их, как только вышел из города, ибо от кайманов на берегу ему сразу же стало не по себе. Однако к сапогам счетовод относился весьма бережно, стараясь их не поцарапать и не запачкать.

Так Бенинкаса добрался до лесопилки крестного, и тому сразу же пришлось сдерживать его прыть.

— Куда это ты? — удивленно спросил крестный.

— В лес, хочу немного прогуляться, — ответил Бенинкаса, вскинув на плечо винчестер.

— Опомнись, несчастный! Тебе не удастся сделать ни шагу. Если хочешь, можешь пройтись по просеке. Или лучше всего снимай винтовку, а завтра я дам тебе в провожатые одного из пеонов.

И Бенинкаса отказался от прогулки. Тем не менее он дошел до опушки леса, немного постоял, потом неуверенно попытался войти в него, но отступил и замер. Засунув руки в карманы, Бенинкаса внимательно всматривался в непроходимую чащу, тихонько насвистывая какой-то бравурный мотив. Затем еще раз окинул взглядом лес и вернулся домой. Он был разочарован.