Анаконда
Шрифт:
Возвращение Анаконды
Когда Анаконда, сговорившись с обитателями сельвы, задумала вернуть себе власть над рекой, ей только что стукнуло тридцать лет.
Это была молодая десятиметровая змея в полном расцвете сил и здоровья. Ни один ягуар или олень, став добычей Анаконды, не мог вынести се могучих объятий. Уж если ее мускулистые кольца сжимались на теле жертвы, жизнь медленно, но верно оставляла животного.
Но не всегда появление Анаконды возвещало смерть подобно удушливому газу.
О своем благодушном, мирном настроении, неприметном для человека, она издалека оповещала животных. Вот как это бывало.
— Добрый день, — приветствовала Анаконда кайманов, проползая через непроходимую топь.
— Добрый день, — кротко отвечали ей крокодилы, греясь на солнышке и с трудом продирая выпученные глаза, тяжелые от налипшей на них грязи.
— Сегодня будет очень жарко! — в виде приветствия кричали с деревьев обезьяны, завидев пробирающуюся в зарослях змею.
— Да, очень жарко, — шипела в ответ Анаконда под неумолчный гомон и кривлянье встревоженных обезьян.
Ведь обезьяны и удавы, птицы и змеи, крысы и гадюки обречены на извечную вражду, которая отступает — и то не всегда — лишь перед неистовством урагана или палящим зноем засухи. Только благодаря тому, что с незапамятных времен эти зловещие создания приспособились к окружающей их среде, им удается уцелеть во время стихийных бедствий. Вот почему с наступлением суровой засухи горе фламинго, черепах, крыс, змей становится единым, и все они в отчаянии молят хоть о капле воды.
Когда мы повстречались с Анакондой, измученная сельва готова была отдать на растерзание это мрачное братство.
Уже два месяца как ни единой капли дождя не упало на пожухшие пыльные листья. Даже роса — жизнь и утешение опаленной растительности — и та исчезла. Вечер за вечером, ночь за ночью сельва засыхала, словно вокруг нее пылала огнедышащая печь. В руслах ручьев, недавно тенистых и прохладных, белели раскаленные солнцем камни; безбрежные поймы, покрытые густыми зарослями камалоте, превратились в иссохшую глинистую степь, потрескавшуюся и изборожденную затвердевшими следами животных; лишь кое-где торчали пучки высохшей, истрепанной, точно пакля, травы. Вот все, что осталось от заливных лугов. На опушках леса поникли высокие кактусы, когда-то вздымавшиеся в небо подобно канделябрам; в немой тоске протянули они свои ветви-руки к окаменевшей, стонущей от малейшего удара земле.
Дни проходили за днями в мареве далеких выжженных просторов, под огнем выцветшего, слепящего неба, по которому медленно ползло желтое, лишенное лучей солнце; с наступлением сумерек оно уходило за горизонт в облаках душного пара, как огромная раскаленная сковорода.
Благодаря уменью вести бродячую жизнь Анаконда, стоило ей только захотеть, не оказалась бы жертвой чудовищной засухи. Там, откуда всходило солнце, за лагуной и заводями простиралась ее родная река, могучая тенистая Паранаиба,
Но берега родной реки были теперь заказаны Анаконде. В прежние времена, с тех пор как помнили себя ее предки, река всегда принадлежала им. Вода, рыба, звери, бури и тишина — все принадлежало им.
Теперь они всего этого лишились. Сначала один человек, влекомый ненасытной жаждой видеть, хватать и разрушать, возник на песчаной косе, сойдя со своей длинной пироги. Затем пришли другие люди, и с каждым разом их становилось все больше и больше. И от всех этих людей исходил запах грязи, гари и мачете. Эти люди всегда приплывали по реке, вверх по течению, с Юга…
За много переходов от ее родных мест Паранаиба называлась совсем иначе, Анаконда совершенно точно знала это. А еще дальше находилась неведомая пропасть, куда неудержимо устремлялась река. Но неужели не существует преграды, какой-нибудь громадной запруды, которая остановила бы этот непрерывный поток воды?
Несомненно, оттуда приходят люди со своими железными палками и мулами, которые заражают всю сельву. О, если бы перекрыть Паранаибу, возвратить ей первобытную тишину, вновь обрести блаженство, когда она темной ночью переплывала реку, громко шипя и высоко, почти на три метра, подняв над пенистой водой голову! Да, построить плотину, которая запрудила бы реку… Анаконда тут же подумала о зарослях камалоте.
Не так уж много прожила на свете Анаконда, но на ее памяти не раз паводки обрушивали в Парану миллионы вырванных с корнем деревьев, кустарников и огромные глыбы вязкого ила. Куда все это девается? Какое лесное кладбище может вместить горы камалоте, принесенные бурным потоком к неведомой бездне?
Анаконда хорошо помнила половодье 1883 года, наводнение 1894… И несомненно, после одиннадцати засушливых лет тропики должны были испытывать такую жажду, какую чувствовала она своею пересохшей глоткой. Ее змеиное чутье подсказывало, что еще не все потеряно, и Анаконда с надеждой шевелила чешуйками. Она ощущала приближение дождя. И, подобно Петру Отшельнику, Анаконда бросилась призывать к крестовому походу в руслах пересохших ручьев, речек, у лесных родников.
Само собой разумеется, засуха не распространилась по всему бассейну реки. За много переходов отсюда различала Анаконда приятную сырость болот, покрытых зарослями виктории-регии и едкий запах маленьких муравьев, строивших на них свои бесчисленные галереи.
Немного труда потратила Анаконда, чтобы убедить зверей. Человек был, есть и всегда будет самым жестоким врагом сельвы.
— Если перекрыть реку, — заявила в заключение Анаконда, подробно изложив свой грандиозный план, — то люди больше не смогут проникнуть сюда.
— Но пойдут ли спасительные дожди? — спросили водяные крысы, не в силах скрыть обуявший их страх. — Вот что неизвестно!
— Пойдут. И раньше, чем вы думаете. Я наверняка знаю!
— Да, она знает наверняка, — подтвердили змеи. — Она жила среди людей. Она в этом разбирается.
— Конечно, разбираюсь. И знаю, что один камалоте, всего лишь один камалоте, плывя по течению бурного потока, может унести на себе гроб человека.
— Надо думать, — лукаво улыбнулись змеи. — Чего доброго, и двоих…