Аналогичный мир - 3

Зубачева Татьяна Николаевна

Они сидели на кухне. Дети уже спали, Тим обедал после работы, а она села было с ним за компанию, Тимочка не любит один есть, и вдруг ей чего-то так не по себе стало, что еле успела из-за стола выскочить и до уборной добежать. А вернувшись, увидела испуганные глаза мужа и поняла, что это он за неё испугался, за её здоровье и сказала:

— Тяжела я, Тимочка.

— Что? Я не понял. Тебе тяжело?

— Да нет, — и с натугой, вспомнив нужное слово по-английски, выговорила: — Беременна я.

А он всё

смотрел на неё, будто не понимал. А она не знала, что ещё ему сказать. И тут вдруг Тим вскочил на ноги, бросив ложку, поднял её на руки и понёс. Она даже растерялась, не знала, что сказать, что сделать. А он кружил по их пустой и тихой квартире, прижимая её к себе и точными бесшумными пинками открывая и закрывая двери. А когда они вернулись на кухню, лицо его было мокрым. Он усадил Зину на её место, сел на своё и закрыл лицо руками. И когда Зина начала уже тревожиться, опустил ладони на стол и улыбнулся дрожащими губами.

— Я… я… спасибо тебе.

— Господи, Титмочка, мы же и хотели этого, — нашлась она.

Тим доедал, явно не чувствуя вкуса и не отводя от неё глаз.

— Зина, — наконец заговорил он, — если что тебе нужно, ты покупай. Я заработаю. Ты…

И вдруг вскочил на ноги и быстро вышел из кухни. А вернувшись, положил перед Зиной деньги.

— Вот. Здесь тысяча рублей.

— Ссудные?! — ахнула Зина.

— Я заработаю, — повторил Тим, сгребая со стола посуду и сваливая её в мойку.

Но Зина тут же вскочила и отобрала у него посудную щётку.

— Ну уж нет, я не параличная.

А потом, когда они уже лежали в постели, Тим осторожно погладил её по голове и лицу.

— Зина, тебе… тебе теперь нельзя… этого?

— Нет, — удивилась она. — Врач об этом ничего не говорил.

И обняла Тима, притягивая его к себе.

По субботам, они, как все в Старом городе, топили баню. Маленькую, тесную и тёмную баню на задворках. Конечно, мыться бы каждый день… но и раз в неделю тоже неплохо. С утра все таскали воду, потом Артём с дедом кололи дрова на мелкие полешки, и дед растапливал каменку. Сначала мылись мужики: дед, Артём и Санька. А потом бабка с Лилькой и с ними Ларька, как ещё слишком маленький для мужского пара.

В первый раз баня Артёму не очень понравилась, но то ли привык, то ли во вкус вошёл и теперь плескался и парился наравне с дедом. А тот и кряхтел, и постанывал, и… словом, баня есть и Паласа не надо. Но последнее соображение Артём, разумеется, держал при себе.

Нахлестав друг друга вениками, обмылись холодной водой и вернулись на полок. Не на самый верх, а посерёдке, чтоб передохнуть в тепле. Дед невольно любовался смуглым, ещё по-мальчишески тонким телом Артёма, игрой мускулов под гладкой влажно блестящей кожей. Артём чувствовал этот взгляд, но не прикрывался: деду он доверял.

Отдохнув,

дед прошлёпал к каменке и выплеснул на раскалённые камни новый ковш воды. Санька, ойкнув, сел на пол, а Артём засмеялся.

— То-то! — самодовольно хмыкнул дед. — Ну, Тёмка, полезли.

Они залезли на полок, дед растянулся на досках, и Артём взял веник. Искусство не бить, а гнать веником горячий влажный воздух на тело оказалось не самым сложным делом. Деду приятно, а ему нетрудно.

— Ох, Тёмка, — вздыхал дед. — ох, язви т-тя в корень…

— Отдохни, дед, — улыбнулся Артём. — Я Саньку похлещу.

— Давай, — кивнул дед, поворачиваясь на спину. — А я потом по тебе пройдусь.

Внизу Артём поймал Саньку, на четвереньках удиравшего в предбанник, скрутил и уложил на лавку.

— Не брыкайся, врежу.

— Да-а, — не всерьёз хныкал Санька. — Горячо-о…

— Так его, Тёма! — поддакивал сверху на Санькины взвизги дед. — Валяй его, чтоб до нутра проняло!

Напарив Саньку до пунцового цвета, Артём окатил его из лоханки холодной водой и шлепком забросил к деду.

— Дед, поддать?

— Поддай и сюда иди.

Выплеснув на камни ковш, Артём вернулся на полок и лёг, как и дед, на живот, уткнувшись лицом в сгиб локтя.

— Ну, Санька, берись, помогать будешь.

Почувствовав на спине и ягодицах волны горячего воздуха и совсем не болезненные шлепки прутьев, Артём прерывистым вздохом выровнял дыхание и распустил мышцы. Смутно, как сквозь воду доносился голос деда, жучившего Саньку, что без толку веником машет, только пар разгоняет.

— Повернись и сердце прикрой.

Артём послушно повернулся на спину, закрыл ладонью сердце. И снова горячие, приятно обжигающие волны. Нет, хорошая это штука — баня, не хуже массажа.

— Ты что, Тёмка? Заснул никак?

— Не-а, — протяжно выдохнул Артём.

— Ну, то-то. А теперь окатись и отдохни.

Артём слез и пошлёпал к чану с холодной водой. Зачерпнул ковшом и вылил на себя словно зашипевшую на его плечах воду.

— Эй! — в дверь вдруг заглянула бабка. — Не угорели ещё?

— Ты нам кваску лучше поставь, — отозвался дед. — Оставим вам пару, не бойсь.

Бабка ушла, и Артём вылез из-за чана, куда спрятался при первом звуке открывающейся двери. Дед ничего не сказал, будто не заметил. Что Тёмка чужих боится, он по Алабаме помнил и знал, почему боится. Ещё когда они с Лизаветой наткнулись в полуразрушенном сарае на стонущего, бьющегося в судорогах мальчишку, подумал… да нет, не тогда, потом. Тогда просто удивился его страху, а вот когда они уже в своей халупе мыли его в лохани, вот тогда и подумал, что чудно: мальчишка, а хозяйство… доброму мужику впору будет. И уже потом, мальчишка уже Тёмой, Артёмом стал, ходить начал, вот тогда всё и случилось…