Ананасная вода для прекрасной дамы

Пелевин Виктор Олегович

Поэтому, вероятно, никто из власть предержащих не решился дать команду обследовать комнату Гагтунгра — все боялись потерять доверие Сатаны и избегали что-либо менять в установленном распорядке. Только бесстрашный Ельцин в ранний период своего правления велел повесить на одной из стен фальшивые голубые занавески, чтобы казалось, будто в комнате Гагтунгра есть окна, но выглядело это аляповато, и к началу второго срока их убрали.

— Советская Россия всегда была нашим врагом, — со слезами в голосе завершил Буш. — Мы делали все, чтобы сокрушить ее — но это удалось нам не из-за мощи нашего оружия. Массы простых русских в конце концов поверили, что мы хорошие люди и хотим им добра. Когда кремлевские старцы называли американцев врагами, им больше никто не верил.

Ты ведь смотрел фильм «The Dreamcatcher» по Стивену Кингу, Господи? Помнишь, там были такие пришельцы, состоявшие из одного зубастого вертикального рта? Когда они хотели, они могли притвориться зелеными человечками симпатичного вида, и махали руками как дети… Вот так и мы — помахали зеленой ручкой, спели про ветер перемен, и им хватило. Эти люди, можно сказать, добровольно сдались нам в плен и стали ждать, что мы отведем их в счастливое завтра. Народ России хотел свободы. Всем казалось, эта страна стоит на пороге новой эры, которую она выстрадала всей своей страшной историей. И перед нами встал вопрос — что делать дальше? Раньше, когда мы побеждали врага — Японию или Германию, — мы шли на все, чтобы построить там демократию. Но на этих огромных пространствах строить ее было бы слишком дорого и сложно. Кроме того, у нас мог появиться новый серьезный конкурент — Япония и Германия многому нас научили. Поэтому в геополитических целях мы решили… э-э… пойти другим путем. Мы позволили обогатиться небольшой группе негодяев, которых интересовало только воровство, и дали им ярлык на княжение, чтобы они опустили эти территории в разруху и держали их под контролем. Так раньше делали татары, и Збигнев полагает, что это самый эффективный метод управления в русском углу великой шахматной доски. Сначала все работало, но теперь хаосом удается управлять все хуже. Сукины дети, которые там правят, уже не вполне наши сукины дети, и хоть твои ангелы, Господи, постоянно учат меня смотреть им в глаза и находить там душу, это дается мне с огромным трудом. Они не всегда слушают даже своего господина Гагтунгра, вот как они страшны. Иногда мне кажется, что это второй Талибан, который мы породили на свою голову. Только у него совсем нет моральных принципов — зато есть ракетные субмарины. Но дело даже не в этом. Господи — все те люди, которые мечтали о счастливой жизни и пошли на дно при катастрофе этой нации, они ведь и на нашей совести тоже? Скажи, Господи, будешь ли ты и дальше благословлять Америку?

— Об этом, Джорджайя, — сказал я тихо, — тебе поведают мои ангелы.

11

Шмыга долго выкладывал на зеленом сукне треугольник из бильярдных шаров. Потом прицелился и ударил. Треугольник разлетелся с сухим треском — словно пирамида из высохших черепов. Разбив столько судеб сразу, Шмыга, похоже, удовлетворил служебный инстинкт и положил кий на бильярд.

— Может быть, товарищ генерал, известить высшее руководство? — спросил Добросвет.

— На этой стадии? — поднял глаза Шмыга. — Зачем?

— Сообщить, что князь мира сего — он на самом деле того… С двойным дном.

Шмыга покачал головой, и на его губах появилась снисходительная улыбка — так улыбается взрослый, когда ребенок просит о чем-то трогательном и несуразном.

— Ты, Добросвет, может, и сечешь в своих порошках, — сказал он, — но логику высшего руководства не понимаешь ни хера. Вот подумай. Ты первое лицо. И у тебя два советника. Один — это несокрушимый и легендарный князь мира сего, благодаря заветам которого все твои предшественники по многу лет оставались у власти. А второй — это какой-то убогий генералишка, который тебе говорит, чтобы ты не слушал князя мира сего, потому что он, типа, двойной князь. А тебе не похуй ли, какой он — двойной, тройной или четверной, если ты точно знаешь, что именно на нем все держится с самого Иосифа Виссарионовича? И чего ты вообще ждешь от князя мира сего? Что он будет носить значок «Отличник боевой и политической подготовки»? Так мы сами таких давно не носим.

— Но если его синтезируют американские спецслужбы, значит…

— Значит, — перебил Шмыга, —

князь мира просто выбрал такую легенду. Такой, э-э-э… способ манифестации. А мог явить себя черным козлом. Или вообще лужей свиной мочи, и пришлось бы с ней работать. Ведь это черт, понимаешь? У него все проявления должны быть зловещими, лукавыми и полными лжи. Поэтому пиндосы тут совершенно не помеха, а даже наоборот. Неужели не понятно? Черта сажей не измажешь. Компромата на Сатану не бывает. Потому он и Сатана.

Мне стала ясна иезуитская логика Шмыги — и, надо сказать, я был впечатлен подобной глубиной инфернального прозрения. На Добросвета эти слова тоже подействовали, но он не сдавался.

— А если мы никак не будем от себя комментировать, — начал он, — а просто сообщим, что нам стало изве…

— То результат будет один, — перебил Шмыга. — Руководство решит, что произошла утечка стратегической информации. Операцию остановят, а нас…

Шмыга не договорил, но мы поняли.

— Так что же делать? — спросил Добросвет.

— Будем выяснять, как они гонят волну на Кремль, — сказал Шмыга. — Я имею в виду — в техническом плане. И перехватывать канал связи. Отключим их приемник, поставим свой.

— Зачем?

— А затем, что после перехвата я смогу лично выйти на контакт с первым лицом и сказать — так и так, хотите верьте, хотите нет, но чертом теперь командуем мы. Он мне скажет — каким нахуй чертом? А я скажу — а тем, что раньше с вами разговаривал. И материалы на стол… Вот тогда он поверит. И то, кстати, не факт. Поверит, только если сам черт все подтвердит.

— А как мы перехватим канал?

— Работать будем по трем направлениям, — ответил Шмыга, уставившись вдаль. — Нет, по четырем. Во-первых, будем прочесывать эфир. Как-то эти сволочи ведь передают. Может, прямо из посольства. А может, ретранслятор ездит, как у нас. Но здесь надежды мало, сигнал кодировать они умеют. Во-вторых, проверим все места в Кремле, где в пятидесятые и шестидесятые был ремонт. В саму Гранитную комнату нас, понятно, никто не пустит — да нам и ни к чему. Приемник не в ней, а где-то рядом. Надо выяснить где. И как они с него на мембрану сигнал подают — небось еще по тому проводу, который от Лаврентия Павловича остался. В-третьих, через ангелов постараемся получить от Буша хоть какую-нибудь запись этого Гагтунгра. Чтобы понятно было, какой у черта голос и что он обычно говорит. А в-четвертых…

Он перевел глаза на меня.

— В четвертых, — сказал он, — срочно будем готовить собственного Люцифера. Чтобы было с чем выйти в эфир в случае чрезвычайной государственной необходимости.

— То есть вы хотите…

— Не хочу, — сказал Шмыга. — Ой как не хочу. Но придется.

— И опять я? — спросил я.

— А кто ж еще, — отозвался Шмыга. — Ты у нас на этой поляне лучший агент. Не бойся, прямой эфир не нужен. Тут вообще одноразовый случай. От тебя понадобится… Хм… Как бы сказать… Такая пламенная речь с меморандумом о намерениях. Типа как от главного Вельзевула, который командует всеми этими гагтунграми. Самого старшего по званию.

— А зачем?

— Чтобы по твоей команде передать эстафету другому черту. Нашему. Дадим тебя в записи. Может, и голос обработаем — низких частот прибавим или там пустим на медленной скорости. Главное, звучать должно так, чтобы руководство поверило. А оно, Семен, много всяких голосов слышит. Твоя задача — обеспечить эмоциональную убедительность. Сделай, короче, зов со дна ада. А остальное мы уж как-нибудь сами.

— Но ведь я…

— Не дергайся, — сказал Шмыга. — Дадим тебе не лимон грин, а целых два.

— Но я же с Бушем занят.

— А Буш все, — махнул рукой Шмыга. — У него срок кончается, и вообще он уже отработанный пар. Разведем напоследок на запись Гагтунгра, и хорошо. Но для этого есть ангелы. А у вас, ребята, теперь новый фронт работ.

Он повернулся к Добросвету.

— Задача ясна?

Тот кивнул.

— Готовь Семена прямо с завтрашнего дня. Нет, прямо с сегодняшнего.

— Но как же Буш? — повторил я растерянно. — Что я его, просто брошу?

Шмыга недобро засмеялся.