Анархические письма

Рябов Петр

Свобода – и наше проклятие, и наш крест, и наше сокровище, это – мы сами. Свобода – это ответственность, но не только в том узком и пошлом смысле слова, который обычно подразумевают («демократия – это не вседозволенность» и т.д.), а в более глубоком и значительном смысле. Мы свободны – значит, мы живет одну-единственную жизнь и отвечаем за самих себя и за весь мир. Мы свободны – значит, мы обязаны внести в этот мир себя, свой смысл, поскольку никто за нас этого не сделает. Мы свободны – значит, мы можем положиться только на себя и, не веря в неизбежное светлое будущее, знать, что вне, помимо и после нас ничего не гарантировано. Мы не можем верить ни в Бога, ни в Завтра, но должны делать свое дело Здесь и Сейчас.

Еще одна цитата из Сартра, этого великого поэта свободы, который почти не называл

себя анархистом, но без которого сегодняшнее анархическое мировоззрение, по-моему, уже сложно себе представить: «Я не могу быть уверен, что товарищи по борьбе продолжат мою работу после моей смерти, чтобы довести ее до максимального совершенства, поскольку эти люди свободны и завтра будут сами решать, чем должен быть человек. Завтра, после моей смерти, одни, может быть, решат установить фашизм, а другие окажутся такими трусами, что позволят им это сделать. Тогда фашизм станет человеческой истиной; и тем хуже для нас. Действительность будет такой, какой ее определит сам человек.» Слова не очень-то утешительные, зато честные.

Надо иметь мужество до конца понять, что означает этот простой факт: человек обречен быть свободным. То и дело можно увидеть, как недостаточная честность и мужество превращают стремление людей к свободе в карикатуру. Вот послушайте, к примеру:

«Мы не хотим быть рабами!»

Хорошо.

А чего мы хотим?

Чего хотят свободные люди?

И вправду: "Чего должны хотеть свободные люди?»

В этом вопросе – ловушка, и вылезают уши нашего рабства, нашей нечестности, нашего внутреннего нежелания признать свою свободу.

Вы понимаете: как только свободе учат – свобода исчезает. Как только вас учат (бескорыстно, доброжелательно, мудро): как вам быть самим собой – вы исчезаете.

Свобода всегда чревата одной западней: да, это правда, что и семидесятилетний может начать жить заново, и вконец испорченный – исправиться. Но это же значит, что шестидесятивосьмилетний может еще немного подождать, отложить, что мерзавец может еще немного позлодействовать – а «с понедельника начинаю новую жизнь». Ведь право же, это никогда не поздно? Это как капкан для заядлого курильщика, который часто говорит себе и другим: «Конечно, я люблю курить, но ведь я знаю, что, если очень будет надо, то я смогу бросить – хоть завтра». И – жизнь уходит в вечное «завтра», а в вечном сегодня – бесконечная смерть, ложь, суета, и каждый день не по кому-нибудь, а по тебе «звонит колокол». Почему же никогда не бывает «надо»? И можно ли говорить о том, что курильщик сам, свободно бросил курить, если его принудила к тому перспектива близкого рака легких? А, как справедливо заметил еще Аврелий Августин: «никто ничего не делает хорошо, если это против воли, даже если человек делает что-то хорошее».

Тут-то только и начинается настоящая проблема. Забывая о том, что человек не просто ноль, но ноль творческий, то «ничто», которое творит из себя все, мы всегда ищем себя, опору, Смысл вовне (пусть извне придет угроза, поддержка, толчок): так студент откладывает подготовку к экзамену до последней ночи, и когда расплата за безделье неумолимо надвинулась, он пытается спастись, так и мы внутренне жаждем неизбежности, спровоцированности извне, несвободы. Об этом писал Достоевский: человек рождается свободным, но стремится стать рабом, преклонив голову перед чем-нибудь бесспорным вне себя. Мы хотим не знать о своей свободе, не быть – к этому нас приучило общество, которое молится на комфорт, избегает боли, культивирует инфантильность. «Вот старость придет, тогда о душе подумаю», «вот рак легких прижмет – брошу курить»… Да, можно бросить курить, можно перестать быть испорченным, можно даже много «хорошего» сделать, благодаря толчку, напору, приказу и поддержке извне, но вот только свободным – а значит – живым, субъективным, самим собой – стать благодаря толчку извне нельзя.

Следовательно, заколдованный круг:

да, вообще говоря, если мы не живем сегодня, мы можем начать жить завтра, но именно поэтому же – не живя сегодня, мы умираем навеки, ибо каждодневно сами выбираем себе смерть и несвободу. И нет внутренней точки опоры: все внешнее, вне нас лежащее – призрак и фантом; внешнее может привести к любым внешним же поступкам, но не к оживлению мертвого, не к в нутреннему преображению, не к свободе. Необходимость внутренней свободы проистекает из конечности, смертности нашей – каждый, в конце концов, – один и сам, бесконечно один все решает, и опереться не на что, и загородиться некем: от себя, от смерти, от свободы своей.

А это-то и нестерпимо.

Поэтому и выдумывают суррогаты-отговорки, гильотины для своей свободы: образец, цивилизация, церковь, культура, традиция, партия, клан, семья, школа, мебель, телесериал, счет в банке, нация…

Некое глубинное внутреннее холопство, бегство от свободы и существования заключено и в нашем отношении к так называемым «великим людям». Мы отделяем себя от них китайской стеной: вроде бы Пушкин, Бакунин, Сократ такие же люди как и я, но они не имеют со мной ничего общего – это диковинные звери из музея и учебника, им положено думать, страдать, ошибаться – они "великие», к ним приложима иная мерка (и всегда с нездоровым увлечением и подленьким сладострастным азартом узнаем мы об «их» маленьких грехах, привычках и недостатках: «ух ты, надо же, – как и у меня»). А ко мне – мерка совсем другая! Я ведь – не великий. Я маленький и ничтожный. Я не претендую. (На что? Думать? Дышать? Жить?)

Почему им – беда, счастье, муки, мысли, удел жить крупно, по-настоящему, полной грудью, а мне – мелко копошиться в своих делишках и созерцать «их» как зверушек в зоопарке? Они святые, они великие, им за нас страдать, думать – жить. Эти люди лезут мне в глаза, показывают как я могу, как я должен жить, – а это страшно, непривычно, беспокойно – и, сам того не осознавая, я в ужасе выстраиваю между нами стену. Я не хочу оказаться в невесомости, сделать шаг вперед из своего застывшего строя. Есть жизнь: привычная, заурядная, бесцельная и никчемная – жизнь прибавок к жалованию, газетных штампов, недожаренных котлет и постылых семейных уз, и есть резервация – для «них», куда мы приходим изредка поглазеть и – издали – «приобщиться к духовности». Мы разного сорта.

Человек, это, конечно, звучит гордо. Но это всегда – или «великий человек», или «человек вообще» – но не я!

Быть великим человеком невозможно, так как «великих» людей не бывает. Есть просто люди. Но очень мало просто людей, и очень сложно стать просто человеком.

IV

Вот я написал слово «личность» и тут же понял, что говорить о «личности» можно лишь парадоксально, ибо сама природа личности парадоксальна по определению.

Личность есть космос, она свободна, творит, обладает самосознанием и целой вселенной внутри себя. И – личность ничтожна, ограничена, смертна, конечна, обусловлена окружающим ее миром.

Личность – единственна; таких как она нет, не было и не будет, она имеет свое единственное назначение. И – таких «единственных микрокосмов» – многие миллионы.

В личности коренится истина, она – творец и источник всех смыслов и ценностей, актер и зритель всех мировых представлений. И – не одна отдельная личность – творец истины, ценностей и смыслов, но тысячи, взаимодействуя друг с другом, творят их через коллективное общение, и создают институты и фантомы, способные «жить» по своей логике, своей полуавтономной жизнью. В этом взаимодействии изначальная личность отчуждается, пропадает, подчиняется, низводится до роли статиста. Но не будь ее – не было бы ничего.