Анархия non stop
Шрифт:
Для настоящего экономического «диалога» с властями необходимы коллективы людей без иллюзий, которым нечего терять и которые готовы выиграть, поставив на карту революции в буквальном смысле слова свою жизнь и свое будущее, людей, видящих, что смерть несерьезна. Смерть — это легкая работа по сравнению с жизнью-мусором. Состояние «нечего терять» не определяется экономически. «Нечего терять» — самоидентификация; иногда, почувствовав вдруг, что им нечего терять, на путь восстания попадают вполне респектабельные и благополучные, с точки зрения соседей и спецслужб, граждане. Как это происходит? Будущий повстанец попадает в личную, одному ему понятную, уникальную, инициатическую революционную ситуацию, и она делает его новым. Так как любая ситуация может быть распознана как инициатическая и революционная, смысл предварительной работы
Итак, конечно, я вас ни к чему не призываю, если бы я призывал, я бы в тюрьме сидел. Я призываю, вслед за героями рекламных сериалов и прагматиками-экономистами, только к одному: пора научиться считать деньги. Эта операция может вас спасти.
Мой приятель, синдикалист Макс, сортирующий аудиокассеты в небольшой полупиратской фирме, после каждого скачка цен на пиво и колбасу «Фиеста» индексирует себе зарплату за счет эксплуататоров, складывая в трубу вентиляции до нескольких сотен кассет, и сбывает их после по баснословной дешевизне ларечникам у метро. Тому же Макс обучил свою бригаду, работающую с ним в одну смену. Повязать всех очень важно. После появления нового начальника непонятной, но явно мондиалистской национальности по-уродски изменился график и увеличился объем работ. Бригада Макса незаметно вынесла со склада партию видеомагнитофонов и по-братски разделила добычу. Когда новый менеджер обнаружил пропажу и начал бурчать про милицию, всей бригадой, вооружившись арматурными прутьями и отдельными деталями кухонной утвари (не считающейся по закону холодным оружием), пошли к менеджеру домой, где и был заключен устный коллективный договор, не в пользу менеджера. Знаний, полученных на американских курсах «организации производства», ему хватило для того, чтобы предотвратить силовой сценарий. Временно.
Бригада Макса сделала первый шаг к тому, чтобы превратиться в боевой пролетарский синдикат. Макс считает, что рыночная экономика подходит только фатально больным людям и народам, объясняя такой вывод просто: «Каждый должен сам вытирать себе задницу». Он не приемлет морали капитализма, гласящей: «Если у тебя есть красный «феррари», тебе не нужен большой член».
Сидикализм — самостоятельное, враждебное парламентаризму и прочему манки-бизнесу незарегистрированное властями движение рабочих на местах, радикальное, как сама действительность. Синдикат (революционный профсоюз) превращает «вас для кого-то» в «вас для себя». Так полагали все патриархи этого движения — от Сореля до Пола Гудмена.
В свободное от идиотской работы время Макс с товарищами за кружкой пива любит поговорить о том, как в Италии 1919-го рабочие занимали собственные заводы, поднимали над ними черно-красные и национальные флаги, защищали свои предприятия от прежних хозяев с оружием в руках, продолжали работать, налаживая коллективное управление и бартерные связи с такими же пролетарскими автономиями по всей стране. «Если рабочие союзы смогут поднять производство, пусть занимают место предпринимателей» — звучало тогда на итальянских митингах, — «парламент — это чумная язва на народном теле, необходимо срезать ее, отменить этот балаган, вызывающий у большинства тошноту». Впрочем, кроме итальянского, Макс знает немало других примеров, очень нравится ему испанский «рабочий анархизм» конца 30-х.
Интернет, электронная почта и другие легализованные для масс изобретения военных ведомств могут очень пригодиться синдикалистам сегодня, чтобы действовать без цензуры, налаживая связи с сочувствующими без контроля со стороны правительства и вообще политической элиты. Макс подумывает о своем собственном, предельно «некорректном» для бизнесменов и «деструктивном» для спецслужб электронном издании. Взволнованная и суровая синдикалистская молодежь всегда бросала либеральные теории в корзину для мусора, вместе с идолами гуманизма и фетишами демократии.
В 1922-м итальянское движение насчитывало свыше 80 тысяч рабочих, организованных в синдикаты. Это они, научившиеся сражаться на фабриках, рука об руку с ветеранами окопов и жаждущими драки студентами-футуристами, занимали Феррару, Болонью, Геную. Непобедимые синдикалисты, пролетарский авангард, монтировали из прежнего барахла дивную юную Италию.
В РСФСР синдикалисты были последней оппозицией, партия поглотила
Но есть и другой синдикализм, точнее, неясный еще для самих работяг всех отраслей и республик, не выгодный ни одной из столичных элит, пульс, идущий изнутри чумазого, промасленного, мускулистого миллионнорукого класса. По всей произвольно расчлененной, давно непролетарской стране регулярно возникают никем не поддерживаемые, во всем виноватые, лишенные политического промоушена стачкомы, лишь формально, чтоб сразу не разогнали, записавшиеся в то или это объединение. Если нужно, голодающие, изобретающие новые способы забастовок, захватывающие директоров в кабинетах, остающиеся в забое, садящиеся на рельсы, пугающие мэров погромами продуктовых складов. Кризис неплатежей — лучший климат для выделения из низовой профсоюзной Среды синдикалистских форм. Кризис кончится, а опыт объединенного протестного действия останется. Обычно «зачинщиками», т.е. авторами жеста, выступают молодые, не промытые «совком» рабочие. Для властей синдикат — это всегда банда не соблюдающих закон бузотеров, решивших переделить собственность. Для подчиненных синдикат — школа будущего, коллектив прямого действия.
Сразу после «сигнала» Макс готов вместе со своей бригадой забаррикадировать помещение и присвоить содержимое складов. В случае прихода хозяев — оказать вооруженный отпор, привлекая на свою сторону местных жителей, заманив их в дружину дармовым видаком. После последнего выяснения отношений — принять руководство и начать труд по-новому, на себя, перерегистрировав фирму как собственность бригады.
Революционный синдикализм призван доказать заигравшимся биржевикам приоритет непосредственного производства, даже если для наглядности это производство придется на некоторое время прекратить или пустить по неожиданному руслу. Соблазнительный язык биржевого шаманизма рисует нам при помощи трендовых графиков лик лукавого духа, которому молятся игроки в капитал. Революционный синдикализм ведет к поджогу биржи и выключению экрана, диктовавшего курс. Революционный синдикализм — это попытка шантажировать бесконечноликого финансового демона.
Если губернатор говорит: «Я не против протеста, но только не забастовки, за них будем судить» — значит, перед нами агент демона эксплуатации, т.е. враг труда и народа. Если лидер парламентской оппозиции обещает по ТВ «мирный протест по намеченному маршруту», экономическая цена которого — «ноль», значит, мы имеем дело с оппортунистом, предателем общих интересов и оракулом финансовой преисподни.
Несогласные будут проигрывать до тех пор, пока цена их протеста и стоимость их требований по крайней мере не сравняются.
Шум
«Где, где, где, где, где пропала, где?» — спрашивает популярная летом рельсовой войны и крупнейшей в постсоветской России шахтерской стачки группа «Мумий Тролль» — «там-там, там-там-там-там, там, там-там» — отвечает она сама себе летом, когда атеист-ветер поснимал с колокольни и храмов Новодевичьего кресты, воткнул их в жирную кладбищенскую почву, почти превратил в мечи.
Большинство «текстов» этого шумящего коллектива, гастролирующего по шумящей стране, балансируют на грани речи, скользят на грани высказывания, за которой открывается просто шум. «Мумий Тролль» (имя, кстати, в таком написании опять же мало что значащее, шумовое) пошли по пути имитации словоупотребления на шаг дальше, чем «Ногу Свело» или «Ляпис Трубецкой».