Анархия non stop

Цветков Алексей Вячеславович

Воля — стремление от частной собственности к вечной, движение к господству. Воля — тень Единственного. Воля нужна, чтобы тронуть знак. Знак это дверь. Если воля позволит вам думать о знаке как о знаке, без всякой ситуативной конкретики, вы поймете, что знак это дверь. Вы увидите себя ребенком, который схватился за ручку этой двери. Вы попытаетесь ее открыть. Открыть знак. Обнаружить его причину. Открывая обычную дверь, вы всегда обнаруживаете за ней комнату, пейзаж или следующую дверь, но на этот раз вы пытаетесь открыть дверь без обмана, вы больше не нуждаетесь в пространственной иллюзии, спасающей рассудок. Вы открываете дверь так, чтобы за ней не было ничего. Изобразить это невозможно. Речь не идет о попытке шага туда, внутрь знака, за дверь. Туда нельзя

шагнуть, потому что там ничего нет, а значит, там нельзя оказаться. Такой шаг невозможен, потому что вы больше не нуждаетесь во временной иллюзии (сердце). Вы и воспринимаемая вами во времени действительность составляли пару. Между вами было соглашение, но вот этот брак расторгнут. Знак — это нечто третье, он не есть вы и не есть действительность, знак — гость и там, и здесь. Вы стоите перед дверью, держитесь за ручку и чувствуете восторг пополам с ужасом, пока вам не удастся открыть дверь. А после? — спрашивал меня Маркс. А после вас уже и нету. Вы стали Единственным, уникальность и цельность возвращены, отныне ни восторга, ни ужаса испытывать больше некому. В вашей правой руке окружающие видят топор, а вместо головы у вас они видят солнце.

Сейчас я пишу книгу рецептов из всех сфер человеческой деятельности. Рецепты объединены тем, что в результате любого получается эта же самая книга. Я держу позвоночник как стрелку компаса, как шест, упирающийся в небо и проверяющий вертикальность всего здания.

Я выдвинул ящик стола. Там лежат Библия и пистолет. Такие похожие.

Отказ от идеи спасения есть обязательное условие спасения. Дьявол стучится в клетку моей молитвы, из которой его однажды уже выпустили. Он хочет назад, внутрь, видя, что слова мои — это прутья решетки, а внутри клетки никого не может быть. Он хочет туда. Он разлетается и бьется о слова, но ему не будет ни смерти, ни прощения. Он не попадет в клетку, сколько бы он ни бился, а его стук совпадает с моими словами, получается, он молится вместе со мной, и клетка остается пуста. Кожаные ризы надежно спрятаны в земле и больше не пригодятся. Как только я закончу книгу рецептов, т.е. после очередной своей смерти, на крыльях насекомого-психопомпа я переселюсь в пистолет, или в Библию, или в третье, примиряющее их. Мне достаточно укуса мухи, не обитающей в наших немецких условиях. Эта муха — мой ангел, я слышу музыку ее крыльев, напоминает шелест перелистываемых машинкой купюр. Звонкий оркестровый хор черного ручья смерти. Она всегда является за мной, чтобы нести меня из облика в облик, чтобы лететь через границу.

Меня интересовали в первую очередь не предметы, не понятия, не феномены, но границы между ними. Используя абстрактный пример логики, там, где речь идет об отношениях А, В и С, для меня важнее всего запятые и соединительный союз, важнее выяснить, чем эти А, В и С качественно отличаются друг от друга, есть ли между ними непримиримая разница и куда уводит нас причина этой разницы? Или все сводится к положению в алфавитном ряду природной иерархии? Часто выясняется, что передо мной совершенно другие, неожиданные буквы, которые открываются в результате разоблачения А, В и С. Новые буквы получаются из заново объединившихся между собой частей прежних, надуманных. Не выяснив границу, нельзя преодолеть ее. Моей главной границей, осью симметрии остается мой позвоночник — копье, пущенное в цель.

Проза

Последний интернационал — враг бледнолицых

(рекомендуется для школьных постановок)

В середине сцены — бессмертный вождь краснокожих Ленин, окруженный вражескими скальпами в своем гранитном вигваме. Перед ним держит ответ за свои бесчинства сумасшедший индеец Троцкий с единственным пером за ухом. О чем говорят, не слышно. Время от времени, прорываясь сквозь психоделиче­скую музыку революции, долетают обрывки слов «юция», «нентная», «энтная», «вертый», «шпионаж», «проститутка», «жаба». В отчаянии Троцкий воздевает руки к рубиновым пятиконечным звездам неба, где попеременно сменяются два светила —

Маркс и Энгельс, означая луну и солнце. Музыка стихает.

— Позвать Пролетариата, — вздохнув, приказывает Ленин.

Тяжелым шагом входит татуированный неприличностями Пролетариат, угрюмый могильщик (регулярно выходит из-под контроля племени и даже отвечает Третьему Интернационалу: «А пошел ты!» — на предложение идти мочить бледнолицых, склонен ненадолго ходить к бледнолицым клянчить, но всегда возвращается несолоно хлебавши), лицо измазано сажей, мотыга и лопата в руках.

— Закопай его, — указывает Ленин на подло отползающего к мексиканской границе Троцкого.

Пролетариат наступает Троцкому на хвост, бьет его по голове мотыгой, выхватывает из-за уха поверженного единственное перо и под завывания погребальной индейской песни (там есть такие слова: «Вы жертвою пали в борьбе роковой») закапывает.

Ленин в неизменной медитативной позе, с длинной трубкой в зубах поглаживает скальп Троцкого.

— Это кто ж его так? — спрашивает, входя с поклоном, Третий Интернационал (последний отпрыск рода вождей).

— Известно кто, Сталин, — сокрушенно отвечает Ленин, — и поделом. Говорил я ему, что ты наша последняя надежда, а он заладил «четвертый, четвертый», совсем подвинулся, вот, пришлось закопать. Но звал я тебя не за этим. Сегодня утром я расслышал явно (прикладывая ухо к волшебной белой раковине) новый «Авроры» выстрел, а значит, пришел день посылать тебя на дело.

— Бледнолицых мочить? — порывается пылкий юноша, — топор войны отроем?

Ленин, попыхивая трубочкой, делает знак рукой, чтобы отпрыск заткнулся, поглаживает по голове сокола, привязанного бисерной ниткой к колышку, и начинает:

— Мы мочим бледнолицых с той поры, когда они явились в наши земли под видом друзей и братьев и скоро начали спаивать незнакомыми напитками и приучать к долларам открытодушных индейцев, издеваться над раковиной и сеять сомнения по поводу веры в Маркса и Энгельса.

На заднем плане проходит череда бледнолицых, изображаемых убогими ватными чучелами, порожденных, с точки зрения индейцев, злым зеленым змием и достойных только того, чтобы их мочить, одеты в красные пиджаки со значками «гербалайф» и американского флага, шуршат долларами, пьют, коротко стрижены, толстые и изнеженные существа.

Ленин, накрыв испуганного сокола раковиной, мудро улыбается и продолжает:

— Первый отпрыск вождей, Первый Интернационал, собирался отрыть топор войны, но совращенные бледными анархисты наши, Михайло и Петро, возомнив себя князьями, погубили его, заманив в медвежью ловушку, и отправились сами искать топор. Второй Интернационал также поддался на их льстивые речи и ввязался в бледнолицее междоусобство, где и позабыл родной язык, отказался от индейского прошлого, был продан в рабство, а после, за непослушание, убит. Анархисты же наши и ныне сеют смуту, Сталин их возьми, грозят разведать место и отрыть топор. Вся надежда на тебя, милый, Четвертому не бывать.

На заднем плане идут двое анархистов, Петро и Михайло, неприлично заросшие даже для индейцев, с кистенем и обрезом, выменянными у бледнолицых на пейот, особое недовольство соплеменников вызывают тем, что пьют подобно белым и, позабыв вождя, подбивают рядовых индейцев выходить в индивидуальном порядке на большую дорогу — мочить бледнолицых. Любимый выкрик: «Айда мочить!». Михайло ведет за собой на поводке шипящую шаровую бомбу. Петро, наступив на собственный, неприличной длины бордовый шарф и делая оскорбительные жесты, кричит Ленину:

— Неужто и сейчас страшишься ты отрыть топор военный?

Но Михайло, гремя бомбой, утаскивает товарища со сцены.

— Дурачье! — истерично кричит Ленин вслед, но скоро берет себя в руки и продолжает, плавно раскачиваясь:

— На том болоте, откуда к вам приходят умерших души, живет великая жаба. Она лишь знает топора секрет. Мудрее нету зверя. Если ты не промахнешься и стрелу направишь прямо в лоб ей, лягве, то выроем топор, погибнет бледных род, а дети их разучатся шуршать долларами и станут ирокезы на макушках, как наши дети, ставить.