Анархия non stop

Цветков Алексей Вячеславович

Новая шахматная фигура с собачьей головой или с головой насекомого, обезьяны, свиньи. Действующая против обеих сторон. Разоблачающая математическую спрограммированность всякой партии. Появляется на доске в момент, названный в учебнике «кульминационным». Все критерии выпадают у кураторов из карманов.

Утром в ванной ты обнаруживаешь два крана с надписями «deahd» и «life». Выпив стакан коктейля из живой и мертвой воды, ты видишь в зеркале на своем месте novo sapiens. Появляется партизан, ему больше не нужно наркотиков, авторских прав и других способов маскировки.

«Не заворачивай туда, там растут чертовы стволы» — предупреждали тебя вчера, но предупреждали как раз затем, чтобы спровоцировать. Ты бросил участвовать в состязаниях, где все преследовали то, что и так у них всегда было, сознательно врезался в барьер. Навсегда покинул кабак, где жуют меню вместо

блюда. Ты втыкаешь вилку в первый подвернувшийся мозг, но брезгливо отворачиваешься, потому что это говно пополам с мармеладом и потому что мозг оказался твой собственный. У излеченного от вербального удушья начинается впереди невербальная биография. Видел ли Андрогин сновидения до грехопадения? Тебя больше не мучает этот дурной вопрос. Отныне ты знаешь ответ. Кружение абстракций вокруг тебя, как кружение планет вокруг звезды, обернулось вдруг, когда ты исчез, крушением абстракций. Novo sapiens, партизан, простой, как бред, и сложный, как молитва.

Стражники Феномен и Ноумен, пара маньяков-убийц, улыбаются тебе издали, охраняя ворота. И по приветливым чертам их лиц, принадлежащих одной голове, ты чувствуешь — тебя пропустят так, не взяв платы.

Люди конвенционального общества смотрят на пар­тизана, как оплатившие проезд пассажиры на принципи­ального безбилетника, спорящего с контролером. Смот­рят с раздражением, жалостью и неясной им самим за­­вистью.

Новый стоицизм

Недавно я почувствовал, что действительно придется жить при капитализме. Не ждать со дня на день восстания, не надеяться, что торговый строй закончится как недолгая бессодержательная авантюра, как позорное приключение эго в мире самых низких сущностей грубого экономического колдовства, а именно — жить при капитализме, привыкать питаться падалью, ходить под диджеем. Ваганты называли это «в гостях у короля морока», небесные наставники дао говорили: «остерегайся родиться в год правления воровства, принявшего черты власти». Тот, кто не остерегся, вынужден сам себе устраивать второе рождение, разоблачая морок и наказывая вора.

Денежное тело диджея с нервами финансовых путей, ложными воспоминаниями, выраженными в валюте, и фантазиями, воплощение которых есть бесконечное самовоспроизводство валютных сумм в объ­единенной реальности мировой дискотеки, ритмично повторяющей все движения в запрограммированном диджеем порядке. Он правит нами, как ужас пустоты правит водой в сообщающихся бассейнах, о которых мы столько слышали еще в школе. Инновационный обмен — главная операция, приватизированная диджеем. Программирование становится все более искусным, и в пространстве дискотеки для диджея все меньше неожиданностей. Он — ответственный за сон всех танцующих, ему поручено сохранение рыночной майи.

Жить при капитализме. Быть товаром. Для обособленного человека такое сообщение гораздо печальнее, чем «не жить вообще». Не жить. Существование в качестве товара есть существование с обратным знаком.

Эта печаль, осознанная как сила, вызывает в об­особленном человеке новый стоицизм.

Диджей обращается непосредственно к жизни как к самодостаточному процессу. Его пространство ограничено витальностью. Но для нового стоика жизнь имеет оправдание до тех пор, пока она не прекратила поиск своих причин вне самой себя, пока она оправдывается неким сверхжизненным заданием. Обращение диджея исключительно к витальности — самый эффективный способ лишения жизни ее онтологических полномочий.

В школьные годы многие из нас смотрели видео «Чужой». Убить организм невозможно, он размножается в любых условиях всеми способами. Идеальная биологическая модель, от которой спрячешься лишь на другой планете. Честное описание сущности ди­джея, выдававшего себя некогда за демиурга (у гностиков), за социального конструктора (у новых левых) и за многих других. Многие фильмы о космических паразитах — косвенная форма социальной критики.

Мы вступили в эпоху, когда ему больше незачем притворяться. Он действительно чужд человеку как конфликтной системе естественных и сверхъестественных элементов. Об этом, в частности, свидетельствует отмечаемая всеми психиатрами мира в последние десять лет «архаизация бреда». Если мучители раньше являлись пациентам в облике агентов специальных служб или технически нас обогнавших цивилизаций, то сегодня они предпочитают не прятаться и все чаще приходят так, как они описаны Виром в «Псевдомонархии».

Случайно сопоставляющий в головах приплясывающего большинства любую информацию, лишая тем самым информацию содержания, он страхует

себя от нападения со стороны танцующих. Склонен к ремейкам, ко вторым изданиям явлений с измененными названиями. Его «новое» это всегда удачно проданное вам старое, а что-либо действительно другое не может продаться, т.к. существует не по правилам инновационного диджейского пульта. Не может быть продано, значит, не может быть услышано дискотекой до тех пор, пока другое не откажется от себя, не перестанет быть другим, не примет форму старого, т.е. уже много раз и разным поколениям проданного. Адаптируя классику, диджей раздает ей новые функции, губительные для нее с точки зрения безмолвствующих в могиле классиков. Диджей — адский протей умозрительного (социологического) большинства, ожиданиями которого он играет. Умозрительное большинство — тяжелый, но пустой изнутри фантом, оно всем кажется, но ничем и никому не является. Демократия — это шулерство именно как принцип, а потом уже как практика. Конвенциональная мудрость — это танцевальный наркотик. Но чтобы возразить диджею, вы должны как минимум перестать танцевать.

Диджей — хозяин Эйделона. Эйделон — эквивалент, все менее чему-нибудь эквивалентный. Другое навсегда остается недосягаемым для приплясывающих. Другое — нежелательное. Эйдос недоступен хозяину Эйделона. И нежелательны даже подозрения об Эйдосе. Отражение, заявившее о своем суверенитете, ничего не хочет знать об оригинале.

Новым стоикам придется мучительно долго находиться среди приплясывающих, передающих по наследству рабство как фамильную драгоценность. Придется смеяться над их патологией, над их завороженностью «образцами», которые перестали быть образцами и работают на диджея, уставать от своей иронии, замыкаться внутри своего презрения, как в одиночной камере, как в окопе, как в витрине. Но что может быть полезнее и нужнее для «второго рождения», чем одиночная камера, витрина, окоп? В добровольном заключении растет новый стоицизм: антисистемная алхимия, осознанное молчание, рецептура сопротивления. Вплоть до «рождения», до начала собственной «вечеринки», когда они накормят до отрыжки этот изголодавшийся по глобальности, изнуренный гуманистической диетой санаторий.

Новый стоицизм для тех, кто должен не скурвиться в новых условиях, тестирующих нас на прочность, на способность к долговременному, а не сиюминутному противостоянию. Новый стоицизм — образ жизни немногих представителей «не только жизни» в окружении остальных, исповедующих «только жизнь». Новые стоики есть элита, но элита, никакими институтами не санкционированная, выбравшая себя сама посредством воли к сопротивлению, к избиению диджея.

Избиение диджея, вечно блефующего за своим пультом, собранным из средств массовой информации и средств массовых развлечений, вполне возможно, ведь от нового стоицизма вы переходите к политическому дзену.

Политический дзен — боевое искусство, стиль нашей «вечеринки», именуемый близорукими продавцами иллюзий как «экстремизм». Тем хуже для них, если они обменяли глаза на слепое долголетие. Когда они услышат наше начало, будет для них уже поздно и оплаченное зрением долголетие окажется очередным обманом корпорации, не предусмотревшей собственного крушения.

Политический дзен предполагает слитость людей на улицах, сцепку рук в шеренгах, прорывающих ­милицейские кордоны, невербальные связи и необъяснимое согласие, синхронность и солидарность участников протестующего коллектива, несанкционированного большинством. Бесполое коллективное тело, невозможное в невоенных условиях. Несанкционированность поведения такого тела, взявшего в себя всех, способных стать его частью, повторяет несанкционированность самой действительности, в которой мы оказались, ее волшебный и немотивированный характер. Ущерб и беспокойство, испытываемые диджеем и его людьми в результате актов политического дзена, например после английской кампании «уличная политика против уличной рекламы и других видов мусора» или во время московских событий 93-го, вовлечение посторонних, чаще называемых «невинными», а еще чаще «жертвами», возвращают в общество хотя бы на несколько минут тот градус опасности, ту драматиче­скую необходимость выбора, которого диджей ежедневно старается лишить нас с помощью своего пульта зрелищ и сообщений. Пережив опыт политического дзена вы не можете вернуться домой тем, кем вы были до этого, опыт превращает вас в вечно ждущего и постоянно ищущего повторения «событий». Отныне вы поняли себя и все, что попало вам в руки, как собственность восстания, как возможность для сражающегося с диджеем коллективного тела. Руки у вас развязаны. Как клиент банкократии и зритель шоу вы больше не существуете.