Анархия разума
Шрифт:
— Ты мертвец, Скорпинцев! — закричал один из уцелевших. Мне льстило, что он знал мою фамилию, хотя я его — нет.
В тот момент я уже понял, что влип, поэтому не стал сдерживать себя.
— Мертвец — твой дружок, — я кивнул в сторону гроба. — А я живее вас всех.
Стоит ли говорить, что было потом? Те самые последствия, о которых предупреждала Нат. Тем же вечером меня вызвали на ковёр к проректору, Николаю Павловичу. Вот уж кого стоило бояться. Этот двухметровый атлант единоличными решениями отчислял студентов едва ли не группами, за что удосужился прозвища Палач
— Ты — бунтарь, Скорпинцев? — спросил проректор, едва я перешагнул порог его кабинета.
— Прошу прощения? — не понял я.
— Что за дьявольщину ты устроил на церемонии? — Он выскочил из кресла, и я испугался, не накинется ли он на меня.
Такое уже случалось в его карьере. Благо, не со мной. Похоже, время пришло.
— Ты не принял пластину скорби, верно? — продолжил Николай Павлович, медленно приближаясь ко мне. Его стальной взгляд, по ощущениям, проникал в самые дальние уголки моего сознания.
— Верно, — подтвердил я и подумал про себя: «Прощай, диплом…Да и чёрт с тобой».
— А ещё прилюдно оскорбил покойника и его лучших студентов. Что, по-твоему, я сейчас намерен сделать?
Он стоял в полуметре от меня. Нет, не стоял — нависал. Я сумел оторвать тупой взор от пола и посмотреть ему в глаза. Тонуть, так с гордо поднятой головой.
— Полагаю, вы достанете «список на расстрел» и внесёте в него мою фамилию.
Никаких морганий и дрожащего голоса. Я внушил себе, что у нас игра, кто кого переглядит.
— Наверняка чертовски обидно сойти с корабля после пяти лет успешного плавания, в каких-то паре миль от берега?
«Хрена лысого ты угадал, дядя!» — едва не сорвалось с моих уст, но я сумел промолчать.
— А вот и не угадал! — неожиданно изрёк Николай Павлович. — Прежде всего, я пожму тебе руку. За искренность — самое дефицитное качество нашего общества.
Ожидая подставы, некоего особо извращённого перевёртыша, я не сразу, но всё же ответил на рукопожатие. Оно оказалось настоящим. Проректор прочёл не озвученный вопрос в моих глазах и заговорил:
— Думаешь, один ты ненавидел Антонова? Этого расплывшегося извращенца-педофила. — Он пожал плечами будто оправдываясь передо мной. — Ненависть приходилось скрывать, если ты не хотел лишиться работы и перспектив. Ты и сам молчал, не желая вылететь из университета.
— Выходит, я не отчислен?
Николай Павлович снова подошёл ко мне и положил руку на плечо:
— Будь жиробас жив, я бы вышвырнул тебя с позором, прилюдно и не раздумывая. Таковы законы мироздания, не обессудь. Но теперь он зарыт в могиле вместе со своими законами. Иди готовься к защите диплома, парень. Это куда важнее, чем обсуждать мертвецов.
Тут мне стоило сплясать лезгинку или подпрыгнуть на пять метров без шеста, но вместо этого я продолжал стоять, обронив лишь дежурное «отлично». Я ведь не принял пластину радости, чего же вы ожидали?
— Так и сказал?? — Нат выпучила глаза. Удивляться она ещё умела.
— Ну и дела, — протянул Макс, продолжая лениво
Мы сидели на кухне вчетвером и пили чай. Макс встречался с Женей, подругой и сокурсницей Нат. Их отношения длились уже больше полугода, в то время как стандарт университета — пара-тройка месяцев, а у кого и дней. Но не думайте, что в мутных водах однодневных чувств завелись натуральные раки-однолюбы. Поэзия прошлого давно умерла, теперь царствовала скупая проза настоящего. Макс весил под девяносто килограммов при росте метр шестьдесят пять, а у Жени было лицо мартышки, у которой отобрали банан. Короче, мало кому, кроме друг друга, они вообще были интересны. Любому парадоксу можно найти объяснение.
— Тоже мне событие, — сказал я и махнул рукой. — Думаете, мне так важен этот диплом? Ещё один накопитель пыли очередного студента, чьё место в этом насквозь фальшивом обществе давно предопределено.
— О, началось! — Макс отбросил журнал на стол. — Иди выпей яда или спрыгни с крыши небоскрёба. Какого чёрта ты до сих пор обременяешь своим присутствием это фальшивое общество и вливаешь нам в уши свои депрессивные речи?
— У него просто творческий кризис, — тут же вставила Нат. — Сколько ты не можешь дорисовать «Закат в лагуне»? И как давно не написал ни одной рифмы?
— Очень долго и очень давно, — признался я.
— А всё потому, что Вано отныне предпочитает творить без пластин вдохновения, — пояснила Нат. — Он уже давно в стадии бесконечной ломки, но всё равно упорно противится неизбежности.
— Это печально, — сказал Макс, одарив меня лживо-сочувственным взглядом. — Боюсь, без них у тебя ничего не выйдет.
— А я слышала, — возразила Женя, — что если долго и постоянно стимулировать без пластин атрофированные чувства, то со временем они вернутся к естественному состоянию.
— Это всё сказки, — отмахнулся Макс. — Официально таких случаев пока не зарегистрировано, поэтому обратной дороги ни у кого из нас нет, — помолчав, он добавил свою любимую цитату: — Мы — дети Мегаполиса, а родителей не выбирают.
— Ты действительно настолько глуп, что веришь в официальные версии? — спросил я и вылил остатки чая в раковину.
— Даже если кто-то и слезает с пластин, то почему мы ничего не знаем о них? Где все эти герои? Одни только беспочвенные заявления, не подтверждённые фактами.
— Сдаётся мне, — предположила Нат, — Мегаполису нерезонно освещать такой героизм. Фактор несчастного случая и внезапного исчезновения личности никто не отменял.
— Вот об этом я и говорю.
— Нат абсолютно права, — сказал я и ткнул пальцем в мягкое плечо друга. — А ты, Рыхлый, говорил не об этом.
Немного поразмыслив, Макс продолжил наседать на меня:
— Но давай разберёмся с тобой. Ты ни с кем никогда не встречался, весёлым компаниям предпочитаешь уединение за холстом. А я твой единственный друг, да и то потому, что встречаюсь с лучшей подругой твоей сестры. И при этом к двадцати двум годам ты умудрился стать таким же зависимым от пластин, как и все остальные. Где логика, не пойму?