Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых
Шрифт:
Когда-то на проспекте Вознесенского, неподалеку от центра города, стоял, вытянувшись вдоль края крутого склона холма, богато украшенный и выбеленный известкой особняк, которым владел инженер Николай Ипатьев. В апреле местная власть в лице Уралсовета выселила Ипатьева и реквизировала его собственность; здание окружили высоким забором с вышками для часовых и установили пулеметы на балконе и на чердаке. Окна дома были забелены известкой и наглухо закрыты, все внутренние двери заколочены, и по периметру были расставлены рабочие, их привлекли с местных заводов и выдали им винтовки. Уралсовет переименовал здание, присвоив ему зловещее название «Дом специального назначения» {14}. Такой была новая тюрьма, в которую Анастасия вместе с сестрами и братом вошла 23 мая 1918 года. «Какое большое счастье увидеть их снова и обнять после целых четырех недель разлуки и неизвестности, – писал Николай II в своем дневнике. – Несчастным пришлось пережить столько физических и духовных страданий, как в Тобольске, так и во время трехдневной поездки» {15}.
Дом
Под крышей этого тщательно охраняемого дома рождался новый миф, тот, который пришел на смену сказке о былом безоблачном существовании царской семьи и которому суждено было не уходить со сцены в течение всего двадцатого столетия. История, полагаясь на отчеты Белой армии и на мемуары тех, кто знал Романовых, отразит в своих анналах те семьдесят восемь дней, которые семейство императора провело в доме Ипатьева как время беспредельной жестокости. Так, английский журналист Роберт Уилтон, который в 1920 году дал первый, вышедший широким тиражом очерк о екатеринбургском периоде в жизни Романовых, утверждает: «Перед смертью заключенные подвергались безобразному обращению, которое можно приравнять к чудовищным пыткам, по крайней мере, моральным, если не физическим» {18}. Стражей, которые караулили семейство, он описывает как «грубых и пьяных уголовных типов» со «злобным взглядом», «вызывающей отвращение бесцеремонностью» и «дурным запахом, исходящим от них» {19}.
Тем самым была создана хронологическая канва, на которой строилась летопись искажений, повествующих о днях жизни Романовых в Екатеринбурге как о долгой цепи злонамеренных унижений, апогеем которых стала казнь царской семьи {20}. Подобные сказки имели выраженную политическую и религиозную значимость. Белая армия, монархисты и эмигранты, по всему миру разбросанные революцией, не только возлагали на императорское семейство венец мученичества, но они также рассматривали смерть Романовых как исключительно эффективное оружие антисоветской пропаганды. Безбожный режим, который безжалостно мучил, а затем казнил больного цесаревича и его четырех сестер, представлял собой разительное противоречие с образом исчезнувшей империи, запечатленной в сердцах и умах русских беженцев. Подобное отношение в меньшей степени говорило о реальном положении вещей, чем о попытках пройти мимо тех факторов, которые привели к революции, о попытках в золотом свете представить имперское прошлое по сравнению с беспросветной и запрещающей все и вся советской властью. Таким образом, правда о том, что на самом деле происходило внутри стен дома Ипатьева, во множестве случаев оказалась гораздо менее значимой, чем несущие большой эмоциональный заряд мифы, которые облачали Романовых в одежды мучеников.
В том, что в эти сказки оказалось нетрудно поверить, до некоторой степени повинна та сплошная завеса секретности, за которой советское правительство скрыло судьбу Романовых. В условиях отсутствия точных сведений версия формируется из домыслов, которые, как бы они недостоверны ни были каждый в отдельности, прочно склеиваются в легенду. Это началось с Александра Авдеева, первого коменданта Дома специального назначения, человека, которого Пьер Жильяр окрестил как «безнадежного пьяницу», который «проявлял необыкновенную изобретательность, ежедневно придумывая новые унижения для тех, кто был подчинен ему» {21}. Говорили, что Авдеев «часто был пьян, и иногда он заходил в комнату, где находилась семья императора, даже не надев кителя». По словам впавшего в старческое слабоумие Чемодурова, он всегда обедал вместе со своими заключенными «и часто вел себя по отношению к императору недопустимо грубо и оскорбительно» {22}.
В качестве основных негодяев в одном ряду с Авде-евым нужно поставить охранников, «одно присутствие которых, – как писал Уилтон, – само по себе было оскорблением». Они «заходили в комнаты заключенных, когда им заблагорассудится, в любое время дня и ночи», издеваясь и мучая узников {23}. Когда им не удавалось придумать новые способы унижения семейства Романовых, солдаты начинали громко и с воодушевлением распевать революционные песни, такие как «Отречемся от старого мира!» и «Вы жертвою пали в борьбе
Каждый прием пищи, продолжает повествование, появившееся в начале двадцатых годов прошлого века, был организован так, чтобы подчеркнуть пренебрежительное отношение к императорской семье. Авдеев заставил членов семьи и их слуг есть вместе, сидя за одним столом, покрытым грязной, заляпанной жиром тряпкой. Заключенным не выдавалось тарелок и столовых приборов, и они были вынуждены есть «деревянными ложками из одного общего блюда», как об этом рассказывал Уилтон {26}. «Пища была очень плохой», ее приносили «из дешевой забегаловки», и ее «всегда» подавали с большим запозданием, если подавали вообще {27}. Солдаты сбивались в кучу вокруг стола, они своими «грязными руками» хватали то немногое, что подавалось на стол, а их «засаленные локти» утыкались прямо в лица членов семьи императора {28}.
Пройдут жизни целых двух поколений, прежде чем эти ужасные истории будут обличены как неуклюжая и полная неточностей фальсификация, повторенная и размноженная потоком голосов, которые старались приукрасить ее и внести дополнительные поправки, руководствуясь своими далекими от истины попытками сделать более ярким венец мучеников, возложенный на Романовых. Авдеев никогда не унижал заключенных и не обращался с ними по-скотски; охранники никогда не входили в помещения, которые были выделены для семьи императора, и никогда не ели за одним столом с ними; они никогда не принуждали петь великих княжон и никогда не сопровождали их в ванную комнату; во время приема пищи Романовы пользовались всем необходимым им фарфором и столовым серебром, и очень редко бывало так, что еда подавалась к столу с запозданием, и уж, конечно, они никогда не были вынуждены терпеть присутствие грязных солдат, которые плевались бы, сидя с ними за одним столом {29}. Нет сомнения, что возникали и неприятные моменты, и неловкие положения, и жизнь в стенах дома Ипатьева представляла для семьи Романовых разительный контраст по сравнению с их вполне благопристойным содержанием под арестом в Александровском дворце и даже по сравнению с их относительно благополучным тюремным заключением в Тобольске. Действительно, в ряде случаев еда была менее чем аппетитной, и кое-кто из солдат действительно корябал непристойные стихи и порнографические изображения императрицы и Распутина в таких местах, где узники никак не могли не видеть их; а физические упражнения и прогулки были ограничены ежедневным хождением по кругу в маленьком, закрытом со всех сторон саду под неусыпным оком вооруженных часовых {30}.Однако не унижениями и неудобствами были отмечены жизни узников, но состоянием ужасной неопределенности, порожденной Гражданской войной в России, которую вели солдаты Красной и Белой армий и которая приближалась к встревоженному Екатеринбургу.
Жизнь заключенных была очень однообразной. Как правило, они просыпались между восемью и девятью часами и собирались на молитву в уютно обставленной гостиной. После завтрака они выходили на первую из двух ежедневных прогулок в саду; время и продолжительность прогулок были непостоянными и зависели от погоды, а иногда от настроения тюремщиков. Алексей все еще не мог ходить, и гулять его выносил сам Николай II. Александра редко участвовала в этих семейных прогулках, поэтому Анастасия и ее сестры чередовали свои прогулки, так чтобы их мать не оставалась в одиночестве. Время между приемом пищи и прогулками семья императора заполняла либо чтением, либо игрой в карты; Алексей играл со своими оловянными солдатиками, великие княжны вышивали. По вечерам, после обеда, Николай читал что-нибудь вслух для своей семьи и Боткина; время от времени все пели псалмы. Оставшаяся с Романовыми прислуга ела за одним столом вместе с ними, однако этих слуг, как правило, не приглашали остаться после ужина, и к одиннадцати часам все укладывались спать {31}.
В подобном распорядке не было места для отклонений, и развлечений он тоже не предусматривал. В надежде как-то занять свое время великие княжны попросили Ивана Харитонова, чтобы он научил их печь хлеб, достигнутые результаты, по мнению Александры, были «превосходными» {32}. Кроме этого княжны помогали Анне Демидовой убирать их комнаты, однако привычка великих княжон к ежедневной смене полотенец и постельного белья вскоре привела к новым затруднениям. Подлежащее стирке белье из дома Ипатьева забирали и подвергали обработке члены местного трудового союза, однако Уралсовет не захотел оплачивать огромные счета за эту постоянно проводимую стирку и направил своего председателя Александра Белобородова, чтобы тот лично прочел великим княжнам лекцию о том, что нужно быть экономными. Постельное белье, как и раньше, можно было сдавать в прачечную, но повседневные домашние стирки молодые женщины должны будут проводить сами. «Как бы то ни было, – он сказал им, – немного работы всегда было полезно любому». Княжны не возражали против этого, но сказали, что не знают, как стирать. В поисках соответствующих наставлений Авдеев отправился в местную библиотеку, но не найдя там ничего подходящего, он в конце концов нанял на службу некоего Андреева, рабочего с местной фабрики, который, получив нелепое звание «Товарищ преподаватель прачечного дела Дома специального назначения», стал приходить в тюрьму, чтобы давать великим княжнам уроки по стирке полотенец и простыней {33}.