Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых
Шрифт:
Фактически все вышеизложенное правдой не было, но эту ложь повторяли без конца, пока она не стала считаться признанным фактом. Ни один другой врач никогда не отмечал наличия в черепе углублений, которые упоминались Кнаппом, выступившим с этим заявлением спустя четыре года и сделавшим его лишь на основании того, что сохранила его память. Ни один медицинский отчет или рентгеновское обследование не показали наличия черепных травм, о которых говорил Руднев, и ни один доктор не поддержал предположение Ратлеф-Кальман о том, что касательное пулевое ранение оставило глубокий след за ухом пациентки {28}. Те повреждения, которые были получены Неизвестной, относились к вполне реальным, но они вовсе не были такими серьезными, как те, в которые заставили поверить общественность.
В целом разного рода письменные отчеты или описания телесных повреждений, полученных Неизвестной, были составлены десятью врачами, которые наблюдали ее в течение первого десятилетия со дня попытки само-убийства, сделанной ею. В их число входят пять немецких врачей-терапевтов:
Вопреки утверждениям Кнаппа, Ратлеф-Кальман и Руднева травмы черепа, которые получила Неизвестная, оказались незначительными. Фридрих Рейхе сообщил, что он не нашел травматических повреждений на теменных и затылочных костях ее черепа; рентгенографическое обследование и последовавшее за ним обследование по традиционной методике также не подтвердило наличия «ни деформации, ни каких-либо следов серьезных травм и повреждений». Бонхеффер не смог найти «серьезных внешних повреждений черепа» и указал, что в ходе обследования головы Неизвестной он не обнаружил ни повреждений, ни каких-либо признаков шрамов, идущих вдоль верхней части ее черепа. Единственным признаком сохранившегося на черепе ранения, который был замечен Рейхе и подтвержден Бонхеффером, был узкий шрам за ее правым ухом длиной 2–3 сантиметра, который оставил «поверхностную борозду». В противовес тому, что утверждали Кнапп, Ратлеф-Кальман и Руднев, он был настолько неглубоким, что его не могло заметить никакое рентгенографическое обследование {30}. Наличие этого небольшого повреждения было подтверждено врачами Лотаром Нобелем, Теодором Эйтелем и Гансом Виллиге. «Верхняя часть черепа не выглядит имеющей заметные вдавленные участки», – сообщал Нобель {31}. Эйтель отметил наличие неглубокого шрама за правым ухом, однако это была единственная рана, найденная им на ее черепе {32}. И Виллиге сообщил, что он видел шрам «длиной около трех сантиметров» над и слегка позади правого уха, и под этим шрамом, он, как он полагал, смог «выявить на кости наличие неглубокого вдавленного участка» {33}.
Но если не было обнаружено значительных повреждений черепа – ни пулевых каналов, ни глубоких деформаций, ни кровоизлияний вследствие черепно-мозговых травм, – это не значило, что Неизвестная не могла получить тяжелый удар или удары по лицу. Сломанными были решетчатая кость, отделяющая носовые пазухи от головного мозга, а также верхняя и нижняя челюсти девушки {34}. Если сломать решетчатую кость достаточно легко, то потребуется удар значительной силы, для того чтобы получить перелом верхней и нижней челюстей. Можно предполагать с большой степенью вероятности, что такая травма, нанесенная с применением большой физической силы, нанесла серьезный ущерб зубам Неизвестной. Когда ее вытащили из канала Ландвер, у нее не хватало восьми зубов, а именно: пяти зубов в верхней и трех зубов в нижней челюсти, и как минимум еще семь зубов качались {35}.
Были также и другие шрамы, некоторые из них настолько мелкие, что немногие из врачей, проводивших обследование, утруждали себя их описанием. Очевидно, к ним нужно отнести малозаметный шрам на лбу Неизвестной, а также «небольшой белый шрам» на ее правой лопатке и шрам длиной около двух сантиметров на среднем пальце левой руки, из-за которого этот палец плохо сгибался {36}. На верхней части грудной клетки, примерно в середине грудины, был еще один небольшой шрам; Руднев считал, что причиной этого шрама могла быть колотая рана, но это его мнение было оспорено докторами Рейхе, Грэфе, Бонхеффером и Эйтелем, каждый из которых считал, что «возможной причиной этого шрама является туберкулезный костный свищ» {37}. И чуть ниже этого шрама, над верхней частью желудка Неизвестной, кожа имела несвойственную ей пигментацию – «округлые пятна сине-коричневого цвета» {38}. Руднев высказал предположение, что, возможно, это были следы от сгорания пороха в случае стреляной раны; однако Рейхе и Бонхеффер полагали, что это «компрессионная травма, следствием которой стал отек», как если бы пациентка получила большой силы удар по торсу, сопровождавшийся кровоизлиянием {39}.
Ну и наконец, Неизвестная имела две характерные физические особенности. На ее правой ноге был шрам диаметром чуть более 12,7 мм, видимый как со стороны подошвы, так и сверху {40}. Это был след, оставленный сквозной раной, ясное свидетельство того, что с помощью какого-то объекта стопа была проколота насквозь. Позднее появились утверждения, что этот объект оставил либо треугольный, либо звездообразный шрам. Фактически же создается впечатление, что ни один из отчетов по медицинскому обследованию не зарегистрировал факт
Шрамы, полученные Неизвестной, во всяком случае, ее поврежденные челюсти, стали свидетельством насилия, перенесенного ею в прошлом. Однако никому не удалось убедить ее рассказать о пережитых испытаниях, и никто в больнице Св. Елизаветы не знал, что делать с нею. В поведении пациентки не было ничего особенно странного и необычного, если не принимать во внимание ее настойчивое желание сохранить свое инкогнито. Но проведенное обследование позволило предположить, что, возможно, пациентка страдает одной из форм душевной болезни. Она проводила все время, сидя в постели или бесцельно глядя в окно; когда к ней подходил кто-нибудь из сотрудников больницы, она демонстративно отворачивалась к стене или пыталась укрыться одеялом с головой. Она хотела, чтобы ее просто оставили одну {44}. Все, что о ней знали в больнице, это то, что Неизвестная появилась здесь в силу каких-то непонятных обстоятельств, и, являлась еще одной из множества бездомных, потерянных в хаосе города, большая часть обитателей которого запуталась в паутине проблем повседневной жизни.
Ближе к концу марта 1920 года, после шести недель бесплодных попыток, руководство больницы Св. Елизаветы приняло решение перевести Неизвестную в расположенный в районе Виттенау на северо-западе Берлина Государственный институт здравоохранения и опеки, известный под названием Дальдорф {45}. Эта больница была гораздо больше, она могла принять тысячу двести пациентов, распределив их по отдельным кирпичным корпусам и отделениям сообразно с физическим и психическим состоянием больных. Врачи в Дальдорфе охарактеризовали свою новую пациентку «как очень высокомерную. Она отказывалась назвать свое имя, происхождение, возраст или профессию. При обращении к ней сидит и упрямо молчит. Отказывалась вступать в разговор, показывая всем своим видом, что у нее есть на это основание и все что нужно она сказала в больнице Св. Елизаветы. Доктор может думать все, что ему заблагорассудится, но она ему ничего не скажет. Когда ее спросили, слышит ли она голоса или видит какие-либо картины, она ответила высокомерно: «О, я уверена, что вы в этом деле преуспели гораздо больше, чем я, доктор». Она признала свою попытку самоубийства, но отказалась объяснить, что заставило ее сделать это, или предложить какое-то объяснение». С предварительным диагнозом «психическое заболевание типа депрессии» она получила койку в отделении Б, где помимо нее находилось еще четырнадцать других пациентов, которые считались не склонными к проявлению агрессии {46}.
Появление в этом огромном и беспокойном городе какой-то молодой женщины, никому не известной и явно не желающей ни помощи, ни общения, было делом, не требующим особого внимания, но власти, тем не менее, предприняли попытку провести расследование. Двадцать восьмого апреля 1920 года Отдел берлинской полиции, занимающийся поиском лиц, пропавших без вести, подготовил три фотографии Неизвестной и снабдил их описанием обстоятельств ее дела. Эти данные были разосланы по всем больницам, а также клиникам для душевнобольных. Единственный ответ пришел из клиники для душевнобольных, расположенной близ Шпандау, однако последующие попытки узнать что-либо еще оказались бесплодными {47}. Исходя из предположения, что произношение пациентки имело некоторые признаки славянского акцента, Неизвестная была представлена нескольким польским семействам, которые заявляли о своих пропавших родственниках, но это тоже не дало результата {48}.
Семнадцатого июня полиция вновь допросила Неизвестную и провела анализ всех тех немногих сведений, которые удалось собрать руководству Дальдорфа. С пациентки были сняты отпечатки пальцев, и ее сфотографировали, сделав два снимка: один в анфас, а другой в профиль. Она сопротивлялась, и сфотографировать Неизвестную удалось только с помощью двух санитаров, которые удерживали ее на месте. Но даже в этом случае, уже сидя перед объективом камеры, она все равно пыталась исказить черты лица {49}. Вероятнее всего, это была попытка помешать любому процессу установления личности, особенно если принять во внимание то, что произошло дальше. Когда Неизвестная поступила в клинику Дальдорф, она уже потеряла восемь зубов, и здесь она пожаловалась дантисту клиники доктору Горцу на постоянную зубную боль. Горц пришел к выводу, что ее нижние резцы, которые получили возможность расти под острым углом, свободно сидели в деснах, то же самое можно было сказать о еще пяти зубах; в общем и целом пришлось удалить семь зубов, тех, что были либо сильно разрушены или поражены кариесом {50}. Однако не поддается объяснению тот факт, что Горц исполнил ее просьбу удалить также и верхний резец, который по всем признакам был здоровым, и в этом одна из медсестер увидела намеренную попытку Неизвестной изменить внешний вид своего рта {51}. В результате девушка лишилась шестнадцати зубов, включая почти все передние зубы на верхней челюсти, у нее была искажена форма рта, из-за чего она приобрела привычку прикрывать губы платком при разговоре {52}.