Анастасия (сборник)
Шрифт:
— Да–а… — сказал Панарин.
— Чему тут удивляться? — пожал плечами Шалыган. — Тим, Тарантул последний мамонт Поселка, последний динозавр тех времен, когда вначале требовали результатов, а уж потом вскользь интересовались процентом потерь.
«Интересно, сам–то ты из каких зверей будешь?» — подумал Панарин, украдкой приглядываясь к Шалыгановым колодкам — был там и полный набор орденов Галилея, и ленточка исключительно редко вручавшегося (особый вклад и проявленные при этом) ордена Командора Беринга, и ленточка Звезды Улугбека, которую Панарин видел впервые в жизни на живом человеке, и ленточки, принадлежавшие регалиям, о которых Панарин вообще не
— Вот тебе и выход, — сказал Панарин Клементине, чтобы уйти от загадок. — Понаедут молокососы с твердыми моральными устоями, воссядет тридцатипятилетний членкор, и все уладится.
В динамике заиграл горн, и публика в ожидании выхода новобрачных стала строиться шпалерами.
— Тим!
Сзади стоял капитан Окаемов, румяный двадцатипятилетний детинушка, начальник Отдела Безопасности — косая сажень в плечах, серебряные лары, Боги–охранители, на погонах. Сейчас он выглядел странно — весь какой–то мятый, взъерошенный.
— Что? — спросил Панарин.
— Пойдемте. Немедленно.
— Что случилось? — встревожилась Клементина. — Сегодня ведь нет полетов.
— И не будет, не будет… — Окаемов бочком–бочком отходил, волоча за собой Панарина. — Мы в клинику, человеку там плохо, начальство просит позвать…
Капитан Окаемов был человек энергичный, неглупый и совестливый. Энергию ему оказалось некуда приложить — его безопасники несли скучную службу в качестве вахтеров и ночных сторожей, оцепляли при аварии посадочные полосы да отволакивали в вытрезвитель подобранных в горизонтальном положении пилотов. Как человек совестливый, капитан тяготился своей полуненужностью и малозначимостью, отчего, по достоверным данным, частенько запирался ночью в цейхгаузе Отдела, долго кушал водку (в бар он ходить стеснялся вдруг да обзовет кто дармоедом) и тихонько пел самому себе песни. Кончал он обычно тем, что находил какой–нибудь дрын и порывался наружу — идти драться с засевшими в Вундерланде драконами и чудо–годами. Тогда из караулки приходил седой старшина Касторыч, по слухам, помнивший еще легендарного надворного советника аэрологии Сперантьева, запускавшего некогда над Вундерландом воздушные шары с наблюдателями, лихими усатыми поручиками лейб–аэростатного его величества полка имени кесаря Рудольфа, и баллоны с громоздкими ящиками фотографических камер. Касторыч показывал начальству ядреный кулак с вытатуированным Коперником и, наплевав на субординацию, осведомлялся: «А в рыло не хошь, салага»? Окаемов тогда сникал, покорно делал кругом через левое плечо и засыпал в уголке, а Касторыч укрывал его шинелью, ставил рядом чекушку, банку с малосольными огурчиками и уходил на цыпочках читать по складам Лукиана и Крыжановскую–Рочестер, до коих был большой любитель.
Как человек неглупый, Окаемов пытался искать выхода в самообразовании заочно учился на факультете прикладной философии и запоем читал в трезвые периоды научно–популярную, научную и околонаучную литературу, всю подряд, оптом, чохом и гамузом, по всем областям знания. Правда, ничего путного из этого не вышло стараясь соответствовать высоконаучному учреждению, при котором нес службу, Окаемов, что ни неделя, выдвигал завлекательные, но абсолютно несостоятельные с научной точки зрения гипотезы о Вундерланде. В общем, его любили как своего парня и оригинала. Но сейчас он явно не собирался ошарашивать Панарина очередным измышлением, что–то другое…
Второй блок клиники густо оцепили безопасники и сотрудники Лаборатории Встречи Случайностей. Прямо на газоне стояли машины ЛВС, шевелились сложные
— Хоть ты исчезни! — рявкнул на него Окаемов.
— Не могу. Феномен, — с достоинством ответил Касторыч и не пошевелился. — А ежели случился феномен, надо бдить.
Окаемов почти бежал перед Панариным, распахивая–стеклянные двери. У палаты Славичека стояли четыре безопасника, с автоматами, не оттертыми толком от смазки, и случайники с какими–то приборами.
— Входите. — Окаемов распахнул дверь.
— Ну и что?
Палата была пуста. Кровать разобрана, рядом с ней уныло повисли шланги капельниц.
— Смотрите. — Окаемов подтолкнул его к висевшему на стене большому квадратному зеркалу.
Панарин стоял вплотную к зеркалу, но не отражался в нем, и Окаемов не отражался. Отражались разобранная кровать, капельница, медицинские приборы, а Панарин с капитаном — нет. Там, в Зазеркалье, были Бонер и Славичек. Славичек в пижаме сидел на постели и чистил апельсин, а Бонер, в мятом летном комбинезоне, расхаживал по комнате, курил и горячо говорил что–то. Славичек внимательно слушал, вставляя порой короткие реплики.
Панарин, не отдавая себе отчета в том, что делает, постучал кулаком по холодному стеклу.
— Бесполезно, — сказал Окаемов. — Мы и стучали, и записки им показывали. Друг друга мы не видим.
— Зеркало снимали?
— Адамян снимал. Зеркало как зеркало. Если отойти с ним в другой угол, оно отразит все, как и полагается нормальному зеркалу. А здесь, на этой стене — только они…
— Метроном Славичека? — спросил Панарин.
— То застучит, то молчит. — Окаемов схватил его за рукав. — Что же получается? Они не умерли, они в Зазеркалье.
— Очень похоже, — сказал Панарин. — Увы, придется нам ограничиться констатацией сего факта. Потому что больше ничего мы сделать не в состоянии… Что еще?
— Содержимое тумбочки.
— А что там такого? Впрочем… Вы что имеете в виду?
— Вот это. — Окаемов развернул носовой платок и показал завернутый в него талисман–гальку. Обычный обкатанный камешек в желто–черно–бело–красную полоску, с просверленным отверстием, на шелковом шнурке. У многих были такие, где–то их подбирали по Бог весть кем заведенной традиции. У Панарина не было — никогда ему на пляже эти «полосатики» не попадались.
— Ну и что?
— В палату его привезли абсолютно голого, вы же знаете правила — всю одежду в таких случаях забирают на исследования. Персонал клянется, что тумбочка была пуста. Посетителей к нему не пускали. Откуда талисман тут взялся?
— Ну мало ли…
— А знаете что? — Окаемов глядел на него торжествующе. — А почему до сих пор никто не додумался приложить его к уху?
— Куда?
— К уху, как раковину. Я вот попробовал, как та обезьяна с будильником — помните, «В мире животных» показывали? Просто так, взял да и приложил. Вы попробуйте сами.
Панарин пожал плечами и приложил камешек к правому уху. Окаемов затаился, как мышка, тишина вокруг стояла гробовая.
Постепенно Панарин стал слышать — но не ушами, а как бы мозгом — словно бы плеск морских волн, набегающих на песчаный берег, шелест легких шагов, крики птиц. Словно бы флейта играла где–то на берегу, чистые, нежные звуки, и кто–то смеялся, доносилась то ли песня без слов, то ли звуки эоловой арфы…
— Слышите? — сказал Окаемов. — Слышите…
Он уже не спрашивал — утверждал.