Анастасия (сборник)
Шрифт:
Он сам видел, как собака входила сюда. Никакой собаки в квартире не было. Факты исключали друг друга, но как же, как же? «Может, я – того? – подумал Митрошкин. – Вообще–то к лучшему, на суде сыграет, если вдруг, не дай бог… Нет, но как же? Пудель–то был?»
Ничего
Рядом с куклой лежали плетеный кожаный поводок и узкий изящный ошейник.
– Ага! – обрадовался Митрошкин и выдвинул второй ящик. Отшатнулся.
Ящик был залит неизвестно откуда идущим светом, и в нем кружился вокруг невидимой оси шарик размером с небольшой апельсин цвета сочной молодой зелени – точь–в–точь поля, памятные Митрошкину по деревенскому детству. Митрошкин не решился протянуть руку и дотронуться – вдруг током стукнет или еще что… Он застыл над ящиком, а шарик кружился неспешно и размеренно, и вдруг черное пятнышко с полспички длиной показалось из–за края, пересекло шарик наискось и снова скрылось, но Митрошкин, напрягши глаза до рези, успел его рассмотреть.
Собака. Пудель. Артемон проклятый.
– Паршивка… – сказал Митрошкин сквозь зубы.
О странности открывшегося ему зрелища он не думал. Он думал, что в принципе такая собака его вполне устраивает – она есть и ее нет в квартире, под ногами не путается, ничего не испорчено, все довольны. Потом спохватился – не о том думает. Уж если Ленка в таком возрасте научилась хитрыми способами обходить отцовские запреты, то чего ожидать потом и как это будет выглядеть?
Он рывком выдернул ящик, держа его перед собой на вытянутых руках, вынес на площадку. Крохотная планетка безмятежно вращалась, песик, задрав головенку, вглядывался в Митрошкина. Клацнула, словно винтовочный затвор, дверца мусоропровода, ящик, гремя, полетел вниз, там, внизу, что–то звонко лопнуло, и пахнуло сухим жаром. Митрошкин опасливо приблизил лицо – нет, ни дыма, ни запаха гари. Тем лучше.
Он обернулся. На верхней ступеньке стояла Ленка, и глаза у нее были такие, что Митрошкин на секунду пожалел о содеянном, но опомнился и сурово начал:
– Ты что же это в дом всякую дрянь…
Земля ушла у него из–под ног. Все поплыло, сорвалось куда–то.
…Свет лился непонятно откуда, он был везде. Митрошкин стоял на жесткой поверхности цвета висевшего у него в гостиной ковра. Метрах в двадцати впереди поверхность покато обрывалась в никуда. И сзади, и справа, и слева, и со всех сторон то же самое. Словно он стоял на огромном шаре. Шар. Огромный шар. Или крохотная…
Митрошкин все понял и закричал – громко, испуганно, жалобно, тоненько.
Крик заглох, словно его растворил и всосал неведомо откуда идущий свет, белеющие вдали исполинские стены, в которых не сразу, но угадывалась внутренность ящика стола.
Митрошкин закричал вновь.
И – никакого ответа, не говоря уж об эхе.
1985