Анастасия (сборник)

Бушков Александр Александрович

Дерек развернул бумажку. И вздрогнул. Это длилось миг. Князь был, разумеется, светским человеком, и не стал заглядывать Дереку через плечо. Это помогло журналисту овладеть собой. Кажется, его голос звучал совершенно спокойно:

– Товарищу Дереку Риду – с коммунистическим приветом. И подпись.

– Ну да, конечно, – с оттенком скуки произнес князь.

Дерек повернулся к окну. За окном уже проплывали шумные московские улицы, и златоглавые купола храма Христа Спасителя возносились над одной из красивейших столиц мира. В кармане у Дерека лежал листок бумаги, на котором торопливым старческим почерком было написано: «Батенька, у вас добрые глаза, черкните

записочку, и – молоком между строк! Кто меня здесь запер – Троцкий или Феликс? Напишите, Христом молю!»

Это была, если подумать, сенсация века. Непредставимой стоимости раритет. Пожалуй, Арманд Хаммер или люди из Гуверовского института без единого слова заполнили бы ему чек с полудюжиной нулей после единицы…

Если только он продаст.

Дереку вдруг показалось, что он, продав записку, расставшись с ней, так никогда и не ответит для себя самого на череду проклятых вопросов – что есть Истина? Где границы игры и есть ли они? Кто мы и куда идем? Что есть иллюзия и что есть счастье? И сколько еще нерешенных вопросов потянут за собой эти?

Странное дело – Рид стал грустен.

Быть может, это означало лишь, что юность – закончилась.

1988

Лунные маршалы

Все начинается в полнолуние и длится три дня. Почему так – загадка. Есть многое на свете, друг Горацио… словом, так природа захотела, почему – не наше дело.

Климент Ефремович Ворошилов, первый красный офицер, готовит все тщательно, по–бабьи обстоятельно – самовар, горячительные, сытная закуска. Он ходит кругами вокруг красиво и богато убранного стола, что–то трогает, что–то подвигает, садится и вздыхает грустно, глядя на экран телевизора, где беззвучно журит кого–то обаятельно–настороженный Михаил Сергеевич. «Ты болтай меньше, Чека создавай, Чека…» – хмурится первый красный офицер.

Но тут приходит Семен Михайлович Буденный, символ и легенда, вешает фуражку и шинель с полковничьими погонами, ерошит кончиком пальца жиденькие усы, шумно восторгается столом. К. Е. по–бабьи жеманится, и маршалы пропускают по первой.

Последним появляется маршал Жуков, мирно настроенный, пока не принял, как следует. Стакана после пятого, когда беседа перекинется на Афган и Персидский залив, Жуков начнет орать на обоих легендарных, поминая им бездарность, проявленную во время вероломного нападения немцев. Легендарные, конечно, обижаются и сиплым дуэтом орут, что в гражданку они как–никак вершили большие дела, а Жуков был Ванькой–взводным, так что лучше бы ему помолчать, и вообще, они проливали кровь и за этаких вот Жуковых в том числе… Вскоре они остывают, и разговор плавно съезжает на мирные воспоминания о гражданской. «И комиссары в пыльных пейсах склонятся молча надо мной…» – ржет К. Е., за что получает легонькую выволочку от С. М. – так, порядка ради. Долго, смачно, со вкусом матерят Троцкого, потом – нынешнюю молодежь.

И все это время в темном углу сухопарым изваянием сидит старшина Тулигенов, тихо–тихо, как мышь под метлой. Словно бы его здесь и нет. Только изредка бесшумно протянет руку за стаканом, пригубит самую чуточку коньяка, чтобы рот промочить, – и вновь замрет, как степная каменная баба.

Сам он напьется потом, ему нельзя пока что. Потому что, стоит Тулигенову расслабиться, и чертями из сказки мгновенно улетучатся все три легендарных маршала, а на их месте в тех же позах останутся два ничем не примечательных полковника и вовсе уж скучный майор. Потому что маршалы – дело рук Тулигенова, который на самом деле и не Тулигенов вовсе (дело было непростое, но два

полковника с майором оформили его–таки погибшим на учениях, сочинили новую фамилию и произвели в старшины. Трудно было, попотеть пришлось, но справились).

Тулигенов, единственный оставшийся в живых наследник ушедшего в вечность немногочисленного рода колдунов, живших некогда в песках у иранской границы. Тулигенов, которому ничего не стоит с наступлением полнолуния вселить в кого угодно чью угодно чужую душу. Сочетание получается жутковатое – и прежнее «я» не подавляется полностью, и нововселенная душа не сохраняет свою личность на сто процентов. Что–то вроде сна, когда точно знаешь, что спишь. Но насквозь реально и привлекательно до сладкого ужаса.

Почему–то два полковника и майор зациклились на трех легендарных маршалах, будто пьяницы, что по сто раз за вечер гоняют любимую кассету, мусоля жирными пальцами клавиши магнитофона. К этому они пришли не сразу – кто–то побывал Наполеоном, кто–то Кутузовым, но именно Жуков притягивает до дрожи, даже больше, чем Александр Македонский, страшно хочется побывать Жуковым снова и снова…

А вот с Котовским был конфуз. Явившись и надравшись, он побил посуду, матерно честя первого красного офицера и вождя Первой Конной, а после нацелился бить им морды за Серегу Думенко, Миронова и прочие лихие дела, поросшие быльем для потомков и историков. Хорошо еще, что ни ростом, ни силушкой Котовского майор не обладал, и полковникам без особого труда удалось быстренько повязать его полотенцами…

С тех пор три легендарных маршала стали неизменной повседневностью каждого пьяного полнолуния, потому что Тулигенову все равно. Ему здесь хорошо, он рад–радешенек, что спрятали за другой фамилией и патетической похоронкой. Есть причины. Охотились еще за его дедом и отцом, охотились и за ним самим – и люди Ага–хана, и люди каких–то неизвестных газетам генералов из аравийских песков, и люди Саддама. Тулигенов крепко подозревает, что всем охотившимся за ним требовалась одна и та же душа. Не так уж трудно догадаться, чья.

Тулигенов прижился здесь и ни о чем не жалеет. Родная земля отравлена химией настолько, что даже молоко у женщин – с пестицидами, родных никого не осталось, а два полковника с майором, кроме всего, выхлопотали ему орден за службу родине в вооруженных силах третьей степени и обещают еще много хорошего, только работай. А работать нетрудно, честно говоря – пустяк для потомка колдунов…

К утру, когда три легендарных маршала уже лыка не вяжут, они улетучиваются, а оставшиеся за столом два полковника с майором, как всегда на этом этапе гулянки, садятся писать письмо Горбачеву, предлагая ему в обмен на генеральские звезды для всех троих вручить в пользование чью угодно душу – хоть Владимира Ильича, хоть Карлушки вкупе с Энгельсом. Утром они, ужасаясь похмельно, письмо старательно рвут, а клочки сжигают – хорошо, если вышибут в отставку по несоответствию, а ежели и в психушку загонят? Ну что подумает адресат, как любой на его месте, получив этакое послание?

Дописав эпистоляр, они кое–как доползают до постелей и, не озаботясь снять брюки, проваливаются в мутное забытье. Им снятся маршалы. И тут уж Тулигенов, подлив себе коньячку как следует, глядя на рассвет и ставшую бледной Луну, начинает жить для себя.

…Атилла, которого называли кто бичом божьим, кто молотом божьим, едет по равнине, и вокруг, насколько достигает взгляд, – его конники, и за горизонтом – его конники, и далеко еще до Каталаунского поля, и Европа застыла в смертном оцепенении, ужаснувшись вторгшейся конной орде. И горят города.