Анастасья. Парижский роман
Шрифт:
Де Кортуан выразительно поморщился. Неделю назад, на торжественном открытии Школы журналистики – новой магистерской программы, которая должна была заткнуть за пояс все безнадёжно устаревшие аналоги, – он высокопарно заявил, глядя на многочисленных журналистов:
«В нашей школе будут представлены не просто страны Европы, но и все центры международного влияния! Нет, это не очередная франко-французская Школа журналистики, а программа, открытая глобальным идеям и многообразию культур. И я рад, что среди наших студентов есть блестящий выпускник Московского лингвистического университета Борис Левин, поразивший
Да, тогда им по зарез нужен был хотя бы один русский – ведь американка, китаец, индианка и японка уже нашлись. А теперь набрался полный комплект!
– Месье Левин, мы обязательно разберёмся с вашей стипендией, – убеждённо заявил де Кортуан. – Не сомневайтесь, мы сдержим слово и вы сможете учиться! Шарли, запиши, что я беру эту проблему под свой личный контроль!
Де Кортуан чарующе улыбнулся и глазами указал Боре на дверь. Тот, пробормотав вежливое: «Merci infiniment» 17 , немедленно вышел.
17
Спасибо большое (фр.).
Студенты на лужайке продолжали есть бутерброды и пить из своих фляжек. Глядя на них, де Кортуан достал из ампирного шкафчика небольшую чёрную бутылочку. Убедившись, что Шарли плотно прикрыл дверь, он отвернул металлическую крышку и с наслаждением глотнул. По телу пробежала привычная тёплая дрожь: этот поляк действительно подарил ему классную штуку!
***
Месяц…
Он в Париже почти месяц, а ситуация такая, что хоть езжай обратно в Москву! И это после подачи заявок в десяток магистратур, собеседований в посольстве и всех хлопот с оформлением стипендии!..
Боря Левин уже много лет бескорыстно и романтично любил Францию. Его французский действительно вызывал восторг носителей языка, особенно когда те узнавали, что он был во Франции всего раз в жизни. Боря не просто годами учил лексику и грамматику – он погрузился во Францию целиком, без остатка, часами напролёт слушая международное французское радио, перечитав всю богатую библиотеку Французского центра и не пропуская ни одного нового фильма. Его главным кумиром стал шансонье Рено 18 – патлатый тип в кожаной тужурке на голое тело, прославившийся своими бунтарско-левацкими песнями, замешанными на арго и его личных неологизмах.
18
Рено Пьер Манюэль Сешан, более известный как Рено (род. в 1952 г.) – французский поэт, бард, анархист.
Впрочем, лениво-мечтательный Боря никогда бы всерьёз не подумал об учёбе во Франции, если бы не его однокурсницы Белкина и Поярчук. Настя Белкина – хрупкая рыженькая девушка из Тамбова, казавшаяся такой наивной и юной, была его одногруппницей в московском Инязе 19 . Очень непохожие, Настя и Боря невольно подружились: их группа состояла всего из пяти человек, а оставшиеся трое появлялись в универе постольку-поскольку. Обмениваясь с Настей
19
Иняз – обиходное и распространённое название Московского государственного лингвистического университета им. Мориса Тореза.
Настя приятельствовала с Ниной Поярчук из параллельного потока – вызывающе-самоуверенной особой при обеспеченных родителях. Девушки были знакомы ещё по Тамбову и даже учились там в одном классе. Именно энергичная Нина разведала о французских стипендиях и заразила этим Настю, а та, в свою очередь, – Борю.
И как это получилось, что он, обожавший часами лежать на диване с французскими детективами, вдруг стал бегать по посольствам и выбивать стипендии? И всё-таки, с лёгкой руки Белки, как все в институте звали Настю, он неожиданно оказался в святая святых – парижском Институте политических и социальных наук. Но что ему, сыну одинокой матери, работающей библиотекарем, делать в Париже без стипендии?
Сам себя не помня после аудиенции у де Кортуана, Боря хотел перевести дух в кафешке Ля Гранд-Эколь, но, как назло, ни одного свободного места не оказалось!
– Эй, чувак! – вдруг кто-то окликнул его по-русски.
Как из воздуха прямо перед ним возникло знакомое лицо – стажёр Анри, с которым он познакомился два года назад в Инязе. Русский по матери и француз по отцу, компанейский Анри Фурнье говорил на обоих языках почти одинаково хорошо. Впрочем, его русский порой звучал довольно забавно.
– Ты что тут делаешь? – осведомился Анри.
– Меня приняли в Школу журналистики.
– Ни фига! – Анри аж присвистнул: попасть в только что открытую журналистскую программу казалось практически невозможным.
– Вот и я думаю, на фига?
– В каком смысле? – не понял Анри игры слов. – Слушай, давай пойдём в другое место, здесь всегда толпа.
– Ладно, только что-нибудь дешёвое, – предупредил Боря. – Меня прокатили со стипендией, а своих денег кот наплакал.
***
Через полчаса Анри с Борей оказались в Люксембургском саду: там можно было совершенно бесплатно посидеть на металлических стульчиках, любуясь изысканным садовым ансамблем и элегантным зданием дворца – пейзажем, которому так шла мягкая парижская осень. По дороге они купили по бутылке газировки и теперь чувствовали себя совсем неплохо.
– Ну так что со стипендией? Не дали её тебе? – осведомился Анри.
– Не то чтобы не дали… Только оказалось, что это не стипендия, а освобождение от платы за учёбу! Они ошиблись, похоже.
– Ничего себе… – живо посочувствовал Анри. – А где ты живёшь?
– У одного француза, знакомого моего школьного учителя. Но нельзя же там обитать вечно! Думал, получу стипендию – найду жильё. Маман в Москве страдает – понимаешь, она хотела, чтобы я уехал во Францию. Чтобы в армию ненароком не забрали. А теперь переживает – зачем я вообще это затеял? Каждый день звоню ей, успокаиваю…
– Да, ситуация… – посочувствовал Анри. – А помнишь, как мы в Москве зажигали в общаге перед моим отъездом?