АНАТОЛИЙ КОТЕНЕВ. ФАМИЛЬНЫЙ КОЛОДЕЦ

После премьеры «Секретного фарватера» письма на киностудию приходили мешками – правда большинство были адресованы не актеру Котеневу, а командиру торпедного катера Шубину.

К отождествлению с персонажем я относился без досады – напротив, в душе было сплошное ликование: «Ну вот, все и случилось как мечтал! Теперь бы не упустить время и правильно оценить предложения, которые на волне успеха фильма наверняка повалят от режиссеров…»

Насчет востребованности не ошибся – в одночасье получил приглашения

на главные роли в девяти фильмах. Самым лестным был звонок из команды Глеба Панфилова весной 1987 года – режиссер запускался с картиной по роману Горького «Мать» и рассматривал меня на роль Павла. Положив трубку, я чуть не пустился в пляс: «Вот оно, началось! Теперь всегда так будет!» При встрече Глеб Анатольевич сказал приятные слова:

– Уже был утвержден другой актер, но я сомневался. Какое везение, что в начале января заболел и смог посмотреть по телевизору «Секретный фарватер»!

После короткого разговора меня и Чурикову режиссер отправляет на грим. Встав с кресла, спрашиваю:

– Сейчас, наверное, пробы будут?

– Нет, – отвечает Глеб Анатольевич. – Зачем? Я все увидел. Идем снимать эпизод. Только давай сразу договоримся: больше ни на какие предложения не соглашаешься – не люблю, когда актеры по разным площадкам скачут.

– Но я уже снимаюсь у Дудина, – докладываю чуть ли не виновато. – Мы с ним еще до «Фарватера» на фильме «Матрос Железняк» работали.

– Езжай, быстренько доснимайся – и сразу ко мне! На ближайшие полгода у тебя только Павел Власов.

Прежде чем отпустить, с меня сняли мерки, чтобы перешить уже готовые костюмы. На площадку к Дудину, в белорусский город Борисов, добирался с полным ощущением, что на спине прорезаются крылья, – честное слово, едва сдерживался, чтобы не оглянуться и не посмотреть.

Виталий Андреевич к моей просьбе отнесся с пониманием: «Конечно, постараемся снять твои эпизоды в первую очередь. Поздравляю! Панфилов – это да!»

Отработав у Дудина, возвращаюсь из Борисова в Минск и на проходной киностудии «Беларусьфильм» слышу: «Зайди в актерский отдел – тебе звонили от Панфилова».

Влетаю радостный, готовый узнать дату начала съемок, а мне говорят: «В Москве посмотрели первый отснятый материал и просили передать – к сожалению, у вас с Чуриковой настолько разные типажи, что ты ей не то что в сыновья, в дальние родственники не подходишь».

Роль Павла Власова в фильме «Мать» сыграл Витя Раков – внешне они с Инной Михайловной действительно похожи.

Сейчас давнюю неудачу вспоминаю с иронией, а тогда расстроился ужасно. Однако впадать в отчаяние не стал. Во-первых, не из тех, кто любит страдануть, во-вторых, надо было зарабатывать для молодой семьи – в конце восьмидесятых я женился на одной из первых красавиц Минска, студентке театрального института, будущей звезде белорусского телевидения Светлане Боровской.

Снимался одновременно в четырех картинах, постоянно курсируя между Одессой, Минском, Энгельсом и Баку. Просыпаясь утром, не сразу мог сообразить, в каком городе нахожусь. Выматывался страшно, тем не менее приглашению на пробы от Владимира Бортко обрадовался чрезвычайно: на счету режиссера уже были «Блондинка за углом», «Единожды солгав» и – главное! – легендарное «Собачье сердце». И вот теперь Бортко подбирал актеров для фильма про Афганистан, где мне предстояло пробоваться на главного героя – советского офицера-десантника.

Выкроив в сумасшедшем графике один день, прилетаю в Питер и попадаю на встречу режиссера с ребятами-афганцами. Прочитав сценарий, они выносят вердикт:

– Все неправда! Такого, как написано, близко не было, – и начинают рассказывать, что происходило в Афгане на самом деле.

Бортко выглядит растерянным, а когда парни замолкают, удрученно спрашивает:

– Ну и что мне теперь делать? Я вот актера из Минска вызвал – надо хоть что-то с ним снять, а вы весь сценарий забраковали.

Тут

же придумали какой-то эпизод, я в нем снялся, а Бортко, обращаясь к ассистенту по актерам, заметил:

– Нет, ты только посмотри, как он на Микеле Плачидо похож…

И все на этом. Я поехал сниматься дальше и ждал звонка из киногруппы Бортко. Только оттуда ни слуху ни духу. Значит, не утвердили, а оповестить не сочли нужным. Спустя полтора года, в 1991-м, на экраны выходит «Афганский излом», в главной роли – Микеле Плачидо, говорящий голосом Олега Янковского!

В начале девяностых кино на всем постсоветском пространстве стало стремительно загибаться. Я снимался в одном-двух фильмах в год, получая такие мизерные гонорары, что их едва хватало на пару походов за продуктами. Реальная возможность прокормить семью, где уже рос сын, возникла случайно. Помимо рисования и чеканки, я давно занимался резьбой по камню и однажды смастерил жене серьги из бирюзы в оправе из серебра. Света уже работала на телевидении, и там дамы-коллеги одолели расспросами, где купила такую красоту. Узнав, кто автор, начали делать заказы. Тогда-то я и обустроил на балконе мастерскую. Стал скупать лом драгметаллов, поделочные камни – малахит, бирюзу, яшму – привозили и присылали с Урала приятели-актеры. Со временем наладил небольшое производство. Поскольку в художественные салоны изделия из золота и серебра принимали только у тех, кто имел лицензию, а получить ее было нереально сложно, сдавал туда кулоны и серьги из мельхиора, а те, что в драгоценных оправах, – перекупщику. Зарабатывал в неделю примерно сто долларов – вполне приличные деньги, особенно по сравнению с зарплатой Светы на телевидении. Серьезно экономило семейный бюджет и мое умение выполнять всю мужскую работу по дому: сам делал ремонт, столярничал, красил, собирал мебель. Жили не то чтобы ни в чем себе не отказывая, но и не бедствуя. За что не раз благодарил рано ушедшего отца, который передал рукастость по наследству и научил всему, что умел сам.

Эта картинка из детства осталась в памяти до мельчайших деталей. Вместе с домом, куда мы переехали из барака, отец поставил на участке отапливаемую времянку и там оборудовал мастерскую. Туалет – на улице, и вот зимним вечером в одной рубашке, трениках и галошах на босу ногу (одеваться-то лень!) бегу через двор по снегу и замираю перед ярко освещенными окошками времянки. Подвешенная над верстаком мощная лампа от паровозного прожектора отбрасывает на сугроб два (по числу окон) серебряных снопа, отец с карандашом за ухом ловко орудует рубанком, из-под которого вылетает закрученная в тугие кудри стружка. Руки у него сильные, крепкие, под футболкой – на груди и предплечьях – перекатываются мышцы. Захожу внутрь и вдыхаю один из самых прекрасных запахов на свете – запах свежеструганого дерева. Когда думаю об отце, эта картина всегда первой встает перед глазами – и к горлу подступает ком…

Он никогда не вел со мной и старшим братом нравоучительных бесед, главным средством воспитания был ремень, а наказывать – уж поверьте! – было за что. В детстве у нас с Валеркой, который старше на три года, земля горела под ногами. В прямом и переносном смысле. С друзьями покупали порох и делали взрывные устройства: начиняли им железные трубочки, укладывали в старые автомобильные покрышки, поджигали импровизированный бикфордов шнур и считали, сколько взорвалось. Отодрав в заборе доску, проникали на территорию пункта вторчермета и хозяйничали в сарае, где хранились обезвреженные авиабомбы и зенитные снаряды. Стащить незаметно большие тяжелые железяки было невозможно, но однажды нашли разряженную лимонку, которую, конечно, забрали с собой. И ведь придумали, негодяи, как превратить ее в боевую! Подложили под кучу застывшего бетона – эх и шандарахнуло же! Осколки чудом не попали в канаву, где мы укрывались… Большая удача, что отец не знал обо всех наших проделках, иначе ремень из рук не выпускал бы.