Анатомия зла

Мандалян Элеонора Александровна

– Кажется, ты совсем забыл об Учителе, – бросила она, как наживку, провокационную фразу, о чем тут же и пожалела.

– Ты... спала с ним? У вас это почему-то так называется. Я имею ввиду – обнаженными, в одной постели, сплетясь телами и проникнув друг в друга?

Клару, которая постоянно забывала, что имеет дело с образованным дикарем, неприятно покоробил его дерзкий цинизм.

– Однако... – озадаченно пробормотала она. – Ты черезчур начитан. – И с вызовом добавила: – Ты не знаешь разве, что мы с ним муж и жена?

– Были мужем и женой, – бесстрастно поправил Гроэр.

– Что ты имеешь ввиду? – насторожилась Клара.

– Только то, что теперь он мертв и ты свободна. – Голос Гроэра

звучал убежденно и ровно.

Она опешила.

– Я тебе этого не говорила. Откуда ты знаешь?

– Откуда?... – Казалось, он тоже пытался найти ответ. – Я почувствовал. Сразу же как проснулся. Возникло такое ощущение, будто во мне что-то сломалось. Ну как если бы меня вдруг разделили пополам...

– Это называется тоской. Ведь ты был очень привязан к своему Учителю. – Клара попыталась загнать услышанное в привычные для нее рамки.

– Нет. Я знаю, что такое тоска. Например, я тосковал по тебе. По твоим глазам. По твоему телу и рукам, которые могли бы ко мне прикоснуться. Но это совсем другое. Я физически ощутил его смерть. Каждой клеточкой своего тела. И будто что-то от него перешло ко мне, будто он во мне или я – это он. Это трудно объяснить словами. Мне даже кажется, что я стал намного взрослее, чем был еще вчера. Все очень странно, правда?

– Очень... Очень странно, – в замешательстве пробормотала она.

В красном свете торшера, в привычной, до боли знакомой обстановке, где она провела множество дней и ночей, глаза, устремленные на нее, резковато-приглушенный тембр его голоса принадлежали тому, другому. И это походило на мистификацию. Оба умолкли ненадолго, погрузившись вглубь себя.

ГЛАВА 44

Теперь все будет иначе, размышляла Клара. Главным для них станет любовь. Она горько усмехнулась. Гроссе обвинил бы ее в заурядности, в стремлении к тихому, мещанскому покою. Да! Ей нужен покой. Ох, как нужен. Она его заслужила. Да, она хочет быть заурядной женщиной – ласковой, заботливой, любящей. И любимой. Гроссе мертв. Но жива ее любовь к нему. И по-прежнему жив ее кумир в облике юного Гроэра.

Они вместе отправятся путешествовать по свету. Она покажет ему разные страны. Покажет весь этот прекрасный, необъятный мир, от которого он так долго был изолирован. И обязательно отвезет на Канарские острова. Туда, где теплые ласковые волны и золотые россыпи песчаных пляжей. Они уедут из этого проклятого затхлого захолустья. Пусть Гроэр никогда не узнает ни о своем, ни о гроссевском происхождении. Да она и сама постарается забыть об этом. Какая в сущности разница, где встретились две половинки будущего человека – во чреве матери или в колбе. И кто сказал, что повторивший в точности лишь одного родителя ущербнее обычного отпрыска. Что он менее человек, чем все остальные. Пусть Гроэр никогда ничего не узнает о деяниях своего прообраза.

– Его убила ты? – вдруг спросил Гроэр таким тоном, будто говорил о самых обыденных вещах.

– С чего ты взял?! – взвизгнула от неожиданности Клара.

Он неопределенно пожал плечом.

– Так мне показалось. – Лицо его было бесстрастным.

Нет-нет! Между ними не должно быть преступлений! Даже того, что совершено во имя его жизни. С этим покончено навсегда. Клара собралась заверить Гроэра в своей непричастности к гибели Гроссе, но он опередил ее:

– Ты правильно поступила. Нам двоим было бы тесно в твоем мире. Либо он, либо я, ведь так? Не могли же мы вместе владеть одной женщиной. Я бы этого не потерпел.

– Опомнись! Что ты городишь?! – возмутилась Клара.

– Не перебивай, когда я говорю! – оборвал ее Гроэр слишком хорошо знакомым ей тоном. – Еще совсем недавно я чувствовал себя жалким зверенышем в клетке. Но стоило мне переступить порог этой клетки, и я переродился... Да нет, пожалуй это произошло со мной позже. –

Он будто вглядывался внутренним оком вглубь себя. И найдя искомый ответ, радостно воскликнул: – Ну конечно! Смерть Учителя пробудила меня! Теперь я ответственен за нас обоих: за себя и за него. Понимаешь? Нет, тебе не понять. Ведь ты всего лишь женщина.

– Гро-эр!!!

– Так пишут в ваших книжках, – саркастически, совсем по-гроссовски усмехнулся он. – Да не смотри на меня так. Разве на правду можно обижаться?

Он поднялся, обошел вокруг стола и наклонился над Кларой, бесцеремонно разглядывая ее.

– На твоем лице красные блики. Будто кровь... – Он ткнул пальцем, едва не задев ее, и грубо рассмеялся.

Если бы не этот проклятый красный свет, Гроэр увидел бы, как она побелела.

– Я шучу. – Он выпрямился. – Это все твой алкогольный напиток. Он мечется по телу как расшалившийся Кокки. – И тут же пояснил: – Кокки – маленькая двухголовая обезьянка, которая жила у нас на вилле, когда я был еще маленьким... Правда, она редко шалила. Помнится, чтобы расшевелить ее, я тыкал в нее палкой. Но прыгать она начала лишь однажды, когда я подпалил ей шерсть. Ну была потеха! Казалось, у нее вот-вот отвалится одна из голов. Или обе сразу... А потом она сдохла.

Клара ничего не сказала, потому что не могла говорить. У нее было ощущение, будто ей в горло вставили резиновый шарик и медленно его накачивают. Шарик раздувается – дышать становится все труднее. Но если он вдруг лопнет – она умрет.

Гроэр потянул ее за руку и почти насильно заставил сесть рядом с ним на диван. При этом непроизвольно принял позу Гроссе, любившего откидываться назад и упираться затылком о мягкую спинку дивана.

– Знаешь, какой представляется мне настоящая жизнь, – мечтательно заговорил он, глядя прямо перед собой. – Как океан. Я любил наблюдать его со своей скалы. Океан всегда в движении. В нем заключена неимоверная сила. Он свободен, раскован и могуч. Он и притягивает и отпугивает. Жизнь – тоже движение, без конца и начала. Я никогда не купался в океане и никогда не жил среди людей. Океан и люди! И то, и другое я жаждал познать. В книгах часто попадается слово "счастье". А я все никак не мог понять, что это за чтука такая.

Он задумался, ероша длинные темно-русые волосы, потом резким гроссовским движением откинул их назад и заговорил снова:

– Кажется, я наконец понял, в чем оно заключается. Для счастья нужно первое – любимая женщина. Женщина у меня уже есть. Это ты, Клара. Второе – любимое дело. И третье... подожди, что же еще?.. Ну конечно! Богатство!

Он повернулся к ней:

– Скажи, у нас есть эти... как их... деньги? Джимми говорил, что Учитель известный врач и что у него очень много денег. А еще Джимми объяснял мне, что без денег человек в вашем обществе ничто. Пустое место. Его презирают, об него вытирают ноги. Это верно?

Клара смогла только молча кивнуть и судорожно глотнула: шарик, застрявший в горле, причинял физическую боль.

– Ну а любимым делом для меня будет, конечно, медицина, – вслух размышлял Гроэр. – Перекраивать живую трепещущую плоть в поисках истины – это так увлекательно! Я никогда не держал в руках скальпель, но знаю, что стоит мне взмахнуть им. Вот так! – Он в точности воспроизвел характерное движение Гроссе над операционным столом. – И рука моя сотворит чудо. Я чувствую в себе такую уверенность, будто проделал уже десятки, сотни операций... Это так удивительно, так странно... О чем же я говорил? Ах, да! О любимом деле. Медицина должна принести мне... Славу! И еще... – Он вслушивался в себя с нетерпеливым возбуждением, черпая из неведомых источников новые волнующие понятия. – И еще – бессмертие. Да, да! Я наконец нашел нужные слова: слава и бессмертие – вот ради чего стоит жить на свете! – выпалил Гроэр.