Анатомия зла
Шрифт:
Клара нахмурилась, закусив губу.
– Возомнив себя прямыми наследниками древней Атлантиды, – начал он, – нацисты собирали по всему свету доказательства избранности арийской расы и, соответственно – ущербности всех прочих рас, неарийских. Полсотни научно-исследовательских институтов Аненербе перелопатили ради этой идеи тонны рукописной макулатуры – рунические письмена, зороастрийские монускрипты, санскритские трактаты и прочие. Со Второй Мировой Войной их поиски доказательств... стали куда более конкретными, а главное – наглядными...
От волнения или от жестоких болей
– По распоряжению Гиммлера аненербовцы приступили к, так называемым, антропологическим исследованиям. Звучит безобидно, не правда ли. И вполне научно. На практике же это были зверские массовые убийства и бесчеловечные опыты над людьми... – Он опять закашлялся. – Будь добра, подай мне с тумбочки стакан воды...
Старик отпил пару глотков, перевел дух и снова заговорил:
– Бесперебойными поставщиками человеческого сырья для них были концлагеря. С их помощью нацисты создали огромную антропологическую коллекцию черепов и скелетов всех существующих рас... в том числе и арийской. Для столь возвышенной цели они не жалели даже представителей собственной элиты. Да и как иначе можно доказать преимущества арийского черепа над неарийским!– саркастически добавил он. – Ведь истина познается в сравнении... Наиболее характерные и типичные экспонаты для будущей коллекции отбирались в лагерях заранее. Их фотографировали, записывали с немецкой педантичностью все необходимые данные, и только после этого умершвляли особым путем, дабы не повредить коллекционное сырье. Затем головы отделяли от туловища и в специальных жестяных жбанах с консервирующим раствором доставляли в институты Аненербе, где уважаемые ученые мужи их тщательно изучали и классифицировали...
– Папа! – взмолилась Клара. – Зачем ты мне все это рассказываешь?
– Наберись терпения, я еще не кончил, – потребовал больной, сверкнув слезящимися глазами. – Исследовательская деятельность в Аненербе, как и всё в фашистской Германии, была поставлена на широкую ногу. Особенно старался Страсбургский университет анатомии, специально по такому случаю созданный. Война, порождавшая ощущение вседозволенности и безнаказанности, давала нацистам уникальную возможность эксперименти-ровать не на лабораторных крысах и кроликах, а непосредственно на человеке.
Они измывались над живыми людьми, кромсали и перекраивали их плоть, создавали чудовищных гибридов. Им, видите ли, было крайне необходимо проверить на подопытных военнопленных воздействие смертельных ядов, предельно низких температур или безвоздушного пространства, определить болевые пороги и пределы возможностей человеческого организма в экстремальных состояниях. Они хладнокровно наблюдали сквозь смотровые окна барокамер за предсмертными муками несчастных, длившимися иногда часами. И совершали эти зверства не маньяки-убийцы, не шизофреники-садисты, а высококвалифицированные ученые. Врачи, дававшие клятву Гиппократа! – Голос больного фальцетом взвился ввысь и оборвался.
Некоторое время он лежал, не двигаясь, с закрытыми глазами. Кларе показалось даже, что отец
– Одним из таких врачей-оборотней был некто Макс Отто, хирург и многообещающий ученый Страсбургского университета анатомии – родной отец Эриха Гроссе! – Сделав выразительную паузу, он наблюдал за реакцией дочери, пытаясь угадать, явилось ли услышанное для нее откровением. – За сотни замученных и садистски умершвленных людей Макс Отто был приговорен к смертной казни и закончил жизнь на виселице.
– Папа, ты заблуждаешься! – воскликнула Клара. – Эрих никак не может быть сыном нациста. Тогда ему должно было бы быть сейчас уже под шестьдесят лет. Я правда не видела его паспорта, но знаю... в первую очередь по его внешнему виду, что ему не больше сорока. То есть, когда он родился, твоего Макса Отто уже не было в живых.
– Мои сведения абсолютно достоверные и переубедить меня невозможно. Так что ты лучше проверь свои.
Клара не стала возражать умирающему.
– Я не знаю и не желаю знать, чем конкретно, как врач, занимается Эрих Гроссе. Но верю в поговорку, что яблоко от яблони не далеко падает. На нашу беду и к нашему великому позору, наша единственная дочь стала любовницей и сподвижницей сына нацистского преступника.
Клара хранила молчание.
– Мы не смогли воспрепятствовать этому. И вот сейчас, находясь одной ногой в могиле, я предпринимаю последнюю попытку помешать тебе замарать нашу кровь, наше имя. В моем завещании оговорено, что ты сможешь вступить в права наследования лишь при одном неприложном условии: если не станешь матерью ребенка, рожденного от Эриха Гроссе.
Презрительная улыбка тронула губы Клары.
– Вам с мамой никогда не удавалось заставить меня смотреть на мир вашими глазами. Просчитались вы и на сей раз. Я ведь ясно сказала, что мне ничего от вас не нужно. А следовательно и условия твои, отец, теряют всякий смысл.
Теперь они молчали оба. Мучительно долго. И умирающий наконец сумел понять, что не с того конца искал пути воздействия на дочь. Он заговорил вдруг совсем другим тоном – мягким, любящим, почти молящим:
– А если я, безо всяких условий, попрошу тебя исполнить последнюю волю отца? Неужели ты откажешь мне, дочка?
– Мне нет нужды давать тебе обещания, – ответила она сухо. – У меня никогда не будет от него ребенка. Гроссе бесплоден. Он сам сказал мне об этом. Так что ты можешь быть абсолютно спокоен.
Больной удовлетворенно кивнул:
– Что ж, спасибо и на том. А теперь, извини. Я ужасно устал. Уходя, попроси поскорее придти сиделку.
Неделю спустя Кларе пришлось вторично посетить родительский дом, на сей раз в черном одеянии.
Дни складывались в месяцы, а Клара все не решалась задать Гроссе мучивший ее вопрос. Но как-то раз, когда они отдыхали за ланчем, в промежутке между двумя дневными операциями, она все-таки рискнула:
– Эрих, заранее извини меня, но мой отец перед смертью сказал мне странную вещь. И я хотела бы понять, откуда у него была такая уверенность.