Андреевский кавалер
Шрифт:
– Я буду, как ты, военным, – упрямо повторил Вадим.
Ему стало смешно: он толком ни одного стихотворения-то не помнит, вот разве про Луку… Правда, взрослые гонят их с Павлом прочь, когда минер Мишин читает стихи. Только они все равно все слышат.
– Я сегодня ухожу, – перевел отец разговор на другое. – Может, не скоро свидимся, – он помрачнел, – если вообще свидимся… Сам понимаешь, война, а моя работа опасная… Я тебя очень прошу: вместе с бабушкой и Павлом при первой же возможности перебирайтесь к своим, на Большую землю.
– Я не хочу туда, – сказал Вадим. – И бабушка
– Я хочу спокойно делать свое дело и не думать, как вы тут.
– Ты не думай, у нас все будет в порядке, – успокоил сын. – А Василиса пусть перебирается…
– Ты ничего не понял, – невесело улыбнулся отец.
– И ты, папа… Я ненавижу фашистов, они убили дедушку и других… Они напали на нас! Мы с Пашкой с таким трудом попали в отряд, и теперь уходить отсюда? Куда? Я не знаю, где мама, Казаков… – Он не назвал Федора Федоровича отцом. – И у кого я жить буду? Здесь все свои: дядя Дмитрий, бабушка, Павел… А там все чужие! Прогоним немцев, и я вернусь в Андреевку – там наш дом.
– Рассуждаешь, как взрослый! – вздохнул Иван Васильевич. – Эх, война, война… Украла она у тебя детство. И теперь ведь никогда не вернешь его.
Отец, как взрослому, подал ему руку, задержал ее в своей, потом притянул к себе и поцеловал в щеку. Больше они не виделись: утром, когда Вадим еще спал, Василиса проводила отца. Он даже ей не сказал, каким образом собирается перейти линию фронта. Об этом знали только командир отряда и лейтенант Семенюк.
Вадим был убежден, что Василиса Прекрасная улетит в Москву, но и она осталась в отряде…
– Никак эшелон? – вывел мальчишку из глубокой задумчивости голос Павла.
– Самолеты это, – прислушиваясь, ответил Вадим.
Высоко прошли на запад девять бомбардировщиков. Их сопровождало звено истребителей.
– Наши, – улыбнулся Павел. – Дадут дрозда фрицам! Я вот о чем думал: если мы с тобой убьем хоть по одному фашисту, никто на нас не будет смотреть, как на малолеток.
– Так ведь оружие не дают, – зло блеснул глазами Вадим.
– Надо самим добыть, – предложил Павел, – завяжется бой, мы подползем к убитым фрицам и заберем. Кто в бою завладел трофейным автоматом или парабеллумом – тот им и владеет. Это закон.
– Скорее бы пришел эшелон, – сказал Вадим, поднимаясь с осины. – Надо вот что сделать…
После взрыва, разворотившего рельс, вагоны наползали один на другой в центре эшелона, вздыбивались, как норовистые кони, и опрокидывались под откос. Локомотив с оторвавшимися четырьмя вагонами проскочил почти полкилометра вперед, прежде чем остановился. Два танка, сползшие с завалившейся набок платформы, уткнулись длинными стволами в траву, кругом валялись деревянные обломки, разбитые ящики, из пробитой пулями цистерны тоненькими струйками хлестала какая-то розоватая жидкость.
Партизаны стреляли в выскакивающих из теплушек немцев, громыхнуло несколько гранатных разрывов. Когда немцы опомнились, Семенюк отдал приказ отступать, и только тогда хватились мальчишек.
– Кто их видел? – кричал лейтенант, лицо его покрылось красными пятнами.
Партизаны –
Семенюк, назначив Лешу Гулюкина за старшего, велел отходить к Глухому ручью и там дожидаться его. Взяв с собой двоих, он бросился вдоль опушки к железнодорожным путям. Немцы подбирали раненых, некоторые постреливали в сторону леса, но преследовать партизан не решились. Лежа за елью, Семенюк обшаривал глазами просеку перед путями – мальчишек нигде не было видно…
Паровоз, давая длинные гудки, осторожно пятился к разбитому эшелону, на крышах уцелевших вагонов стояли автоматчики и вглядывались в примыкающий к железной дороге лес. Двое залегли за крупнокалиберным пулеметом. Когда паровоз остановился, из будки машиниста выскочил офицер с пистолетом в руке и стал что-то кричать подбегавшим к нему солдатам.
«Будет погоня!» – подумал Семенюк и, чертыхнувшись, сделал знак партизанам: мол, нужно отходить. Мальчишки знают, что место общего сбора – у Глухого ручья, в трех километрах от железной дороги. Уж туда-то фрицы не полезут, а овчарок в воинских эшелонах не догадались возить. Не хотелось думать, что с ребятами что-то случилось. Оба смышленые и попусту под огонь не полезут, да их никто и не видел возле эшелона…
Глухой ручей находился в чащобе. Даже сейчас, когда листва стала облетать, тут было сумрачно и сыро. Ручей журчал среди белых камней в низине, его можно было запросто перешагнуть. На одном берегу тянулись к воде изъеденные по краям ржавчиной кружевные папоротники, на другом – ярко зеленела невысокая осока.
Мальчишки были вместе со всеми у ручья. Скрывая охватившую его радость, Семенюк придал лицу суровое выражение и хотел уже было их как следует отчитать, как Вадим опередил его.
– Василий Алексеевич, правда, что добытое в бою оружие принадлежит тому, кто его взял у врага? – почтительно осведомился он.
Партизаны, посмеиваясь, переводили взгляд с мальчишки на озадаченного вопросом командира.
– Это закон, – ответил лейтенант. – Почти все наше оружие захвачено у врагов.
– Пашка, тащи! – скомандовал Вадим, улыбаясь от уха до уха.
Павел нырнул за наваленный в половину человеческого роста бурелом, гниющий возле ручья, и скоро вышел оттуда с четырьмя «шмайсерами» на плечах и двумя плоскими коробками под мышкой.
– Наши трофеи! – гордо объявил Вадим. – Какие мы партизаны без оружия?
– Я ведь приказал вам держаться в безопасной зоне, – строго выговаривал Семенюк. – В тылу!
– Мы и зашли в тыл противнику, – невинно пояснил Вадим. – Вагоны-то упали не только на эту сторону насыпи, а и на ту. Немцы все бросились туда, где стреляют, а мы подобрались к вагонам… и взяли оружие.
– Нас никто и не увидел, – прибавил Павел.
– Берите. – Он положил к ногам командира два «шмайсера» и одну коробку с патронами. – А два автомата – наши!
– Ладно, оружие вы добыли, ничего не скажешь – молодцы! – похвалил лейтенант. – А за самовольничанье и за то, что без разрешения увязались за нами, обоих на кухню!