Андреевское братство [= Право на смерть]
Шрифт:
Поднес к глазам браслет. Экран желтый больше чем на две трети. За окнами смеркалось. Или в глазах все еще темно? Но, судя по тому, что гласит инструкция, к полуночи буду как новый. Еще полежу часик и попробую связаться с Новиковым.
А как же теперь Алла? Стало страшно и обидно за нее до слез. В буквальном смысле…
Дверь скрипнула, и в комнате появился Артур!
Прибыл по мою душу, будто ангел смерти?
…Он сильно изменился с момента нашей последней встречи. Или лучше сказать — прощания на берегу.
Отличался от себя
А из-за спины его вышла и присела в уголке Вера, тихая, скромная, в темном кожаном костюме, совсем не похожая на посетившую меня в Москве обнаженную по пояс рыжеволосую фурию.
Едва не поставившая точку в моей короткой, но бурной жизни.
Стараясь не выдать себя резким движением, я начал приподнимать лежавший рядом с подушкой пистолет, снаряженный в предвкушении этой долгожданной встречи тяжелым, не успевшим еще потускнеть серебром.
Лишь бы хватило сил в вялых пальцах выжать тугой спуск…
— Не нужно стрелять, зачем это? Знал бы ты, как больно, когда пуля ударяет. Тем более что для меня это все равно почти безвредно. Сравни укол шилом в сердце или палкой по спине… — услышал я его тихий голос.
Он сел в кресло напротив меня. Вид у него сейчас был совсем не пугающий, скорее устало-печальный.
— Опять ты не захотел умирать? А зря… Я ждал тебя. Ты разве не почувствовал?
Я уронил пистолет на диван, но рукоятку из пальцев не выпустил. Мало ли что он сейчас такой безобидный…
— Разве ты ничего не почувствовал? — настойчиво повторил Артур. — Ты ведь умер уже, я тебя видел…
— С чего ты взял? Как я мог умереть, я только слегка отключился. И сам добрался сюда, и говорю с тобой… Обошелся даже без реанимации…
— Этого я теперь тоже не понимаю. Я знал, что ты вот-вот придешь, уже с утра я знал это точно. Так и получилось. Я ощутил миг твоей смерти, я успел увидеть, как разорвалась завеса, мелькнула тень… И все кончилось. Знаешь, так бывает, когда утопающий последний раз почти выпрыгивает из воды, пытается уцепиться хоть за воздух и тут же проваливается в глубину. Только круги по воде…
А он, оказывается, еще и поэт. Владеет даром образной речи. Я тоже представил себя, прорвавшего некую неведомую завесу, очевидно, между тем и этим миром, но сумевшего ускользнуть обратно. Вот, правда, аналогия должна быть противоположная. Не тонущий человек, а вытащенная на берег рыба. Еще чуть-чуть, и все. А она подпрыгнула — и обратно в родную стихию…
— Ну и что? Ты пришел исправить ошибку? Помочь мне «выплыть»?
— Да что уж теперь… Я и так сделал, что мог. Думал, будет достаточно. А нет так нет. Я сильно изменился, как ты правильно заметил, обвыкся в своем старом теле, вспомнил, как полагается вести себя человеку. А тогда…
Считая, видимо, нужным объяснить свое давешнее поведение, Артур стал излагать мне все с самого начала…
Как,
У Толстого в «Иване Ильиче», например, процесс умирания описан не в пример трогательнее.
На Веру смотреть было значительно интереснее. Не знаю, какое впечатление она производила в своей предыдущей жизни, а сейчас казалась девушкой, начисто лишенной темперамента. Хорошо воспитанной. Ее пригласили в незнакомый дом и не уделяют особого внимания, вот она и сидит, где посадили, осторожно посматривает по сторонам и ждет, когда и к ней наконец обратятся.
Но судя по твердой линии рта, высоким скулам и сведенным к переносице бровям, в случае чего на решительные и неожиданные поступки она вполне способна. В чем лично я успел убедиться.
Счет у нас с ней в попытках убить друг друга — один-один, и взаимных претензий в будущем вроде бы быть не должно.
Артур же перешел к тому, что случилось после его безвременной кончины.
— Время перестало существовать. Я как бы растворился в океане совершенно, каждая моя молекула смешалась с тысячами молекул воды. Небытие самое полное и, возможно, бесконечное. Ничего подобного тому, что мы получали в эксперименте от пациентов. Никаких тоннелей со светом в конце, картинок прошлой жизни, взгляда извне на свое тело… Зато я «вскоре» ощутил, как вновь мое естество консолидируется, рассеянные частицы группируются вместе. Весьма своеобразное, ни на что не похожее, по-особому приятное чувство. Только что тебя не было, и вдруг ты заново рождаешься как личность. Снова все вспоминаешь, осознаешь, как мир вокруг тоже возникает, словно впервые… Слияние с мировым разумом в момент Большого взрыва… Понимаешь, о чем я говорю?
— Чего ж не понять, учили кое-чему и нас…
— Этот возникший мир был прекрасен. Как первое осознанное воспоминание детства. Раньше было просто серым туманом с обрывками слов, тенями вместо людей и предметов, а тут, неизвестно откуда, — летнее утро, немыслимое синее небо над головой с ослепительным утренним солнцем, трава в росе, огромная пестрая бабочка подрагивает крыльями… И внутри всего — ты, именно ты, со своими собственными мыслями, восторгом, счастьем, ощущением бессмертия, и главное — ты ведь, вспоминая того, впервые увидевшего большой мир младенца, осознаешь свою с ним идентичность, знаешь все, что вместилось в вашу с ним общую жизнь…
Вот и я, оформившись в том неизъяснимом мире, был переполнен счастьем настолько, что не хотел вспоминать, откуда я, где нахожусь на самом деле. Знал это, но оно как бы не имело никакого значения. Нет, пожалуй, я не сумел передать… Счастье было такое, как после долгого перехода через пустыню, после сводящей с ума жажды дойти до источника и пить не отрываясь и благословлять пустыню и жажду, потому что без них ты никогда не испытал бы неземного блаженства — пить холодную воду сколько хочешь…