Андрей Белый. Новаторское творчество и личные катастрофы знаменитого поэта и писателя-символиста

Мочульский Константин Васильевич

Она пройдет, – озарена Огней зарней, неопалимей… Надежда Львовна Зарина Ее не имя, а – «во имя».

Под вымышленным именем Зариной скрывается знаменитая московская красавица, миллионерша-меценатка – Маргарита Кирилловна Морозова. Свою первую – мечтательную и платоническую любовь Белый увенчивает строфами, сверкающими и переливающимися, как драгоценные камни. Он помнит поэму Вл. Соловьева «Три свидания» и воспевает Зарину, как свою «Подругу Вечную». Соловьевским пафосом звучат стихи:

Так

из блистающих лазурей Глазами полными огня Ты запевающею бурей Забриллиантилась – в меня. Из вышины – разгулы света; Из глубины пахнуло тьмой; И я был взят из молний лета До ужаса. Тобой! Самой! Ты на меня сходила снами Из миротворной тишины; Моей застенчивой весны Оголубила глубинами.

Торжественным fortissimo гремит финал:

И вот идет, огней зарнимей, Сама собой озарена, Неся, как трэн, свое «во имя» Надежда Львовна Зарина. Вуали – лепетные слезы, Браслеты – трепетный восторг: Во взорах – горный Сведенборг, Колье – алмазные морозы.

Стихи эти – пример «звуковой оркестровки».

В четвертой главе – разъезд после концерта. Влюбленный поэт – один, среди пустынной улицы, в метели. Душа его потрясена посетившим его видением. Он заклинает, молится, умоляет:

Бросай туда, в златое море, В мои потонные года — Мое рыдающее горе, Свое сверкающее «Да». Невыразимая осанна, Неотразимая звезда, Ты откровеньем Иоанна Приоткрывалась навсегда.

Лирическая напряженность этих строф усилена внутренними созвучиями «мое рыдающее» – «свое сверкающее», «невыразимая», «неотразимая»; «откровением» – «приоткрывалась».

Поэт, приобщенный к мистическому опыту Вл. Соловьева, едет ночью в Новодевичий монастырь, на могилу учителя, и там слышит:

И снова зов знакомых слов: «Там день свиданий, день восстаний!» «Ты кто?» – «Владимир Соловьев; Воспоминанием и светом Работаю на месте этом».

«Первое свидание» Белого – поэтический ответ на «Три свидания» Вл. Соловьева. Подобно учителю, ученик пытается «в шутливой поэме описать самое значительное, что случилось с ним в жизни». И к нему, как и к Соловьеву, сходила «Подруга Вечная». Он видел ее земное воплощение в ослепительной и великолепной Зариной: она была для него «невыразимой осанной и неотразимой звездой». И в те же годы то же откровение Вечной Женственности переживал на просторах Шахматова Александр Блок. И неземное видение слилось для него с земным образом Невесты – Л.Д. Менделеевой.

Глава 9

Берлин

(ноябрь 1921 – октябрь 1923)

Борис Зайцев

встречал Белого в Берлине. «Берлин, – пишет он, – как-то огрубил его. По всему облику Белого прошло именно серое, берлински будничное… Лысина разрослась, руно волос по вискам поседело и поредело, к концу он несколько и обрюзг. Он походил теперь на выпивающего, незадачливого и непризнанного – не то изобретателя, не то профессора без кафедры».

К тому же времени относится живописный портрет Белого, сделанный Ильей Эренбургом [33] .

33

Эренбург И. Портреты русских поэтов. Берлин: Аргонавты, 1922.

«Огромные, широко разверстые глаза, бушующие костры на бледном изможденном лице. Непомерно высокий лоб, с островком стоящих дыбом волос. Читает он будто Сивилла вещающая, и, читая, руками машет, подчеркивая ритм не стихов, но своих тайных помыслов. Это почти что смешно, и порой Белый кажется великолепным клоуном. Но когда он рядом – тревога и томление, ощущение какого-то стихийного неблагополучия овладевают всеми. Ветер в комнате… Андрей Белый – гениален. Только странно, отчего минутами передо мной не храм, а лишь трагический балаган?

Он – блуждающий дух, не нашедший плоти, поток без берегов.

Белый – в блузе работника, строящий в Дорнахе теософский храм, и Белый с террористами, влюбленный в грядущую революцию; Белый-церковник и Белый-эстет, описывающий парики маркизов. Белый, считающий с учениками пэоны Веневитинова, и Белый в Пролеткульте, восторженно внимающий беспомощным стихам о фабричных гудках…

Какое странное противоречие: неистовая пламенная мысль, а в сердце, вместо пылающего угля, лед… Любовь и ненависть могут вести за собой людей, но не безумие чисел, не математика космоса. Видения Белого – полны великолепия и холода».

Белому не пришлось ехать в Дорнах: Ася была проездом в Берлине. Между ними произошло объяснение. О нем кратко упоминает поэт на последних страницах «Записок чудака»… «Нэлли я видел недавно; она изменилась: худая и бледная. Мы посиживали с ней в кафе: раза два говорили о прошлом, но мало: ей нет уже времени разговаривать о пустяках. „Прощай“. – „В Дорнах?“ – „В Дорнах“. И мы распрощались; для утешения и духовного назидания меня подарила она мне два цикла, прочитанных Штейнером; циклы – со мной. Нэлли – в Дорнахе. Все? – Да… Все».

В. Ходасевич в своих воспоминаниях изображает разрыв Аси с Белым более драматически. «По личному поводу, – пишет он, – с ним не только не захотели объясняться, но и выказали ему презрение в форме публичной, оскорбительной нестерпимо». Ася не только не желала возвратиться к своему «бывшему мужу», но открыто появлялась всюду со своим новым другом – молодым поэтом Кусиковым.

Отчаяние Белого было безгранично. Он избрал своей конфиденткой Марину Цветаеву и в бесконечных монологах изливал перед ней свое горе. М. Цветаева встречает его в кафе «Pragerdiele». Белый подбегает к ней: «Вы! Я по вас соскучился! Стосковался!.. Голубушка, родная, я – погибший человек… Мне с вами сразу спокойно, покойно. Мне даже сейчас вот, внезапно, захотелось спать». Просит дать ему руку и горько жалуется на свою беспризорность: он обречен на кафе: должен вечно пить кофе. «Потому что, говорит он, самое главное – быть чьим, о, чьим бы то ни было! Мне совершенно все равно – Вам тоже? – чей я, лишь бы тот знал, что я его, лишь бы меня не „забыл“, как я в кафе забываю палку… А теперь я скажу – три дня назад кончилась моя жизнь».