Андрей Беспамятный - Кастинг Ивана Грозного

Прозоров Александр Дмитриевич

— Как там Прасковья? — вспомнил Матях. — Вроде приехать обещала… — Он попытался вспомнить ее очи, стыдливый румянец, что не покидал щек во время разговора. Но вместо этого перед глазами всплыли густые клубы пара, рыхлое Варино тело.

Интересно, а боярская племянница с кем моется?..

— Тьфу, — мотнул головой молодой человек, отгоняя невесть откуда вползшую мысль. — Прасковья девушка скромная, не то что эти…

— Мама, еще чуть-чуть… — пискнула татарка.

— Да спи, спи, черт с тобой, — разрешил Андрей, опоясываясь ремнем. — Бед для тебя еще вдосталь найдется. А я пойду, кваску попью. Что-то в горле пересохло.

Лукерья

уже успела растопить печь, ставила в обширное жерло топки глиняные горшки и чугуны.

— Это ж куда тебе столько жратвы? — удивился Матях.

— Так не ты один кушать любишь, батюшка Андрей Ильич, — рассмеялась женщина. — Травы ноне, почитай, и нет совсем, а коровка, да овечки, да куры, да лошадки ваши все пожевать хотят. Я уж про хряка не говорю, этого резать пора. Хватит нам кабана потчевать, теперь его очередь.

— Да, осень, — согласился боярский сын, выискивая на столе знакомую емкость. Хоть Лукерья на него не окрысилась, и то слава Богу. Интересно, почему ей Варвара зенки не выцарапала, когда вместе спину ему терли?

— А кончился квас, Андрей Ильич, — угадала его желания женщина. — Новый не добродил еще. Могу сыта дать, вчера ввечеру мед развела.

— Давай, — кивнул Матях, попил меду, отер рот, ощутив над губою непривычно длинный пушок. Надо же, усы отросли! А он, когда в учебке бриться заставляли, думал, что глупость это, нечего пока брить.

— Щекотится? — поинтересовалась хозяйка.

— Хочешь попробовать? — не удержался от ехидства Андрей. — Как-нибудь в другой раз. Пойду постреляю. Как Касьян поднимется, пусть тоже выходит.

Подойдя к вчерашнему рубежу, Матях остановился, подумал, но дистанцию пока увеличивать не стал: сто метров и для «калаша» вполне достойная отметка. На таком расстоянии из него еще не всякий в мишень попадет. Нужно сперва руку твердо набить, а уж потом класс показывать. Андрей достал стрелу, поднес к глазам. После сотен выстрелов оперение изрядно повылезло, бока древка оцарапались, но примотанный тонкой льняной нитью наконечник держался прочно. Ладно, еще на несколько дней хватит, а уж потом он попробует новые сделать. Андрей наложил стрелу на тетиву, перевел взгляд на ощипанный рыжий хвост, натянул лук…

— А-а-а!!!

Стрела, вырвавшись из руки, с шелестом прорезала воздух и впилась в кол далеко в стороне от цели, а боярский сын, чертыхаясь, побежал к дому.

— Ну, что еще?!

— Да случайно она, служивый… — примирительно сказал Касьян, зачем-то заправляя «отсохшую» руку за пояс. Алсу, скрючившись, лежала на полу, держась за ступню, Лукерья невозмутимо шуровала в печи ухватом.

— Что случилось?

— Да чугунок с пареной репой уронила, — пожала плечами женщина. — А эта узкоглазая ногу подсунула.

— Она меня котлом, — по-татарски пожаловалась девушка. — Со всей силы.

— По ноге?

— Да!

— Вы тут все с ума посходили, — сплюнул Матях. Он понял, что разобраться в произошедшем все равно не сможет. Хотя бы потому, что со всей силы чугунком по ноге ударить нельзя. По голове еще можно, но по ноге — затруднительно. Однако и в то, что чугунок просто так грохнулся невольнице точно на ногу, он тоже не очень верил.

— Значит, так. Ты, Алсу, ползи в комнату и лежи там. Ты, Лукерья, — перешел он на русский язык, — скажи Ждану, чтобы брал весь мед, что у него есть, и вез в усадьбу. Илья Федотович в Москву собрался ехать, с собой повезет. А ты, Касьян, давай-ка сумы собирай. Пообедаем,

да и поедем.

— Варвара сказывала, что не придет сегодня. — В голосе Лукерьи послышалось ехидство.

— Вот и хорошо, — кивнул боярский сын. — Значит, и обеда ждать ни к чему. Касьян! Как уложишься, так и отправимся. И для невольницы лошадь возьми, с собой увозим. А то чует моя душа, изведут ее тут вусмерть, пока мы до первопрестольной путешествуем. И концов потом не найдешь.

Глава 14

БРАТЧИНА

Боярин Умильный, накинув на плечи парчовый, опушенный куницей охабень с завязанными за спиной рукавами, подошел к распахнутому окну, оперся руками на подоконник. Отсюда, с третьего жилья, были хорошо видны ставшие совершенно прозрачными рощи, почерневшие луга и распаханные под озимые поля округ деревни, выделяющейся на фоне осеннего запустения ярко-желтыми соломенными крышами.

— Покров скоро, — покачал он головой. — Нужно спешить, пока реки не стали. Иначе до Юрьева дня [118] застрянем.

Снизу послышался глухой удар. Илья Федотович покачал головой, оглянулся на темный коридор:

— Эй, Митрий! Дима, подь сюда. — А когда затянутый в узкую малиновую ферязь, украшенную вышивкой на груди и плечах, подросток вошел в комнату, указал на стену: — Глянь, чем там боярин Андрей балуется.

— Да с лука по старой телеге у поленницы стреляет.

118

Юрьев день — 26 ноября.

— Вот именно! — повысил голос боярин. — Вот она, настоящая кость служилого рода. Три дня как приехамши, и токмо на полдня отвлекся, за обновами своими съездил. Хоть в сапогах теперь ходит, а не в убожестве холопьем. А ты? Только и знаешь, что за косыми да лисами с кистенем гоняться да месяцеслов [119] с мамкой читать. Ты зачем лук у меня столько времени просил, коли не пользуешься?

— Так стрелял я, батюшка, — попытался оправдаться барчук. — На прошлой неделе цельный день, почитай, у Оселедца руку набивал.

119

Месяцеслов — календарь.

— Знаю я, чего ты там набивал, с холма да до Олежьего дуба, у всех девок на виду.

— Какие девки? — смутился Дмитрий. — Там чисто во поле, видать далеко. От там и стрелял.

— Взрослеешь, — усмехнувшись, потрепал его волосы отец и спокойно добавил: — Чтобы с завтрего дня, как боярин Андрей с луком за стену выйдет, ты рядом с ним стоял и тем же, чем и он, баловался. Понял?

Если бы только Умильный знал, чем вызвано такое прилежание боярского сына! Андрей вот уже третий день не мог встретиться с Прасковьей, толком перемолвиться, хотя бы просто погулять возле усадьбы или вместе с ней сходить в церковь. Каждый раз у зазнобы находились неотложные дела, важные заботы или девки, что составляли компанию. А в роще у дороги, где холопы повесили несколько качелей и теперь, что ни вечер, слышались девичий смех и песни, а иногда затевались хороводы, так там смиренная труженица, заботящаяся только о раненых и больных, и вовсе не появлялась.