Андрей Боголюбский

Карпов Алексей Юрьевич

Но при этом Всеволод — опять-таки подобно своему брату Андрею — не терпел никакого противодействия своей власти. С теми, кто противился ему, он расправлялся даже более жестоко, чем тот, — хотя владимирский летописец неустанно подчёркивал его милосердие и миролюбие, объясняя, что многое происходило не по его княжеской, но по Божьей воле. Так, страшная участь ждала его поверженных племянников, Мстислава и Ярополка. Летопись объясняет, что и это случилось против воли самого Всеволода. В первые же дни после победы на Колокше и пленения братьев жители Владимира дважды поднимали настоящий мятеж, требуя от князя выдать им Ростиславичей:

— Мы тебе добра хотим и за тебя головы свои кладём, а ты держишь врагов своих запросто. А то вороги твои и наши!.. Либо казни их, либо слепи, либо выдай нам!

«Князю же Всеволоду, благоверну и богобоязниву, не хотяше того створити», — свидетельствует владимирский летописец. Князь пребывал в печали, но не мог удержать людей, «множества их ради», а потому в конце концов решился на жестокую, поистине «византийскую» казнь, весьма редко применявшуюся на Руси, — ослепление племянников. Люди владимирские «разметаша поруб», то есть разрушили темницу, в которой находились братья, «и емше Мстислава и Ярополка, ослепиша» [207] . Такова «владимирская» версия событий, обвинявшая во всём владимирских «мужей», но не князя. Но за пределами Владимиро-Суздальского княжества эти нюансы, кажется, не принимали во внимание. Во всяком случае новгородский книжник записывал в своей летописи, что Мстислав и его брат Ярополк были «слеплены» «от стрыя своего Всеволода». А ведь за пленников — не только за братьев Ростиславичей, но и за рязанского князя Глеба и его сына Романа — просили и «княгиня Глебовая»,

то есть жена рязанского князя, родная племянница Всеволода Юрьевича, и — по её просьбе — черниговский князь Святослав Всеволодович (на дочери которого был женат князь Роман Глебович). В своё время черниговский князь помог Всеволоду одолеть племянников, но теперь явно опасался чрезмерного усиления его княжества. Он даже присылал во Владимир своего епископа Порфирия — вероятно, того самого владыку, который некогда благословил и Юрьевичей, и Ростиславичей на совместные действия. Но Всеволод не только отказался отпустить пленников, но и надолго задержал у себя епископа и сопровождавшего его черниговского игумена Ефрема. Отношения между Черниговом и Владимиром обострились, и впоследствии это приведёт к войне между ними. Глеб умер в «порубе» летом того же 1177 года [208] ; сына же его Романа Всеволод всё-таки согласился отпустить в Рязань (по словам южнорусского летописца, «едва выстояша» его епископ Порфирий и игумен Ефрем) — но лишь после того, как тот целовал ему крест, что будет находиться в полной его, Всеволода, воле.

207

В Лаврентьевской летописи здесь пропуск, фраза обрывается на полуслове (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 385–386). В Радзивиловской и Летописце Переяславля Суздальского об ослеплении князей вообще не сообщается, сказано лишь: «…И пустиша ею из земли» (ПСРЛ. Т. 38. С. 146; ПСРЛ. Т. 41. С 109). Краткое окончание «владимирской» версии событий см. в Московском летописном своде конца XV в.: ПСРЛ. Т. 25. С. 88–89.

208

Дату смерти Глеба Рязанского во владимирском плену называет Ипатьевская летопись, но по-разному: 30 июня (в Ипатьевском списке) или 31 июля (в Хлебниковском): ПСРЛ. Т. 2. Стб. 606. Автор Новгородской Первой летописи сообщает о смерти Глеба «в порубе» под 6685 (1177) г.: НПЛ. С.. 35, 224.

Судьба же несчастных братьев Ростиславичей, племянников Андрея и Всеволода, сложилась в высшей степени необычно. После того как они были ослеплены, обоих отпустили «на Русь». Братья двинулись к Смоленску, но на пути, в монастыре Святых Бориса и Глеба на Смядыни, на том самом месте, где некогда был злодейски убит святой Глеб, в самый день его памяти, 5 сентября, произошло чудо. Братья страдали глазами («гниющема очима»), но когда их привели в церковь, оба чудесным образом прозрели ^{385} . Василий Никитич Татищев, склонный к рациональному толкованию разного рода чудесных явлений, описанных в летописях, объяснял всё милосердием Всеволода: для того чтобы успокоить народ, владимирский князь будто бы повелел у племянников лишь «сверх очей кожу надрезать и, довольно окровеня, объявил народу, что им глаза выколоты», а затем отпустил их из города [209] . Возможно, так оно и было на самом деле, но наверняка мы этого всё равно не знаем. Заметим, что старший из братьев, Мстислав, получил от современников прозвище Безокий: так его именовали в Новгороде, дабы отличить от полного его тёзки Мстислава Ростиславича Смоленского, прозванного Храбрым и позднее также ставшего новгородским князем. Но совсем уж беспомощным калекой Безокий, кажется, не был. Той же зимой 1177/78 года его пригласили на княжение в Новгород. Правда, прокняжил он в городе недолго. 20 апреля 1178 года Мстислав скончался и был похоронен в притворе новгородского Софийского собора. На новгородский стол — во многом в пику Всеволоду Владимирскому — был приглашён второй его племянник Ярополк (видимо, не названный Безоким только потому, что его не от кого было отличать: другого Ярополка среди новгородских князей не имелось). Терпеть этого Всеволод не стал. Способ воздействовать на новгородцев придумал ещё его брат Андрей: подобно ему, Всеволод схватил новгородских «гостей», оказавшихся в его владениях, и перекрыл торговые пути, ведущие к Новгороду. Новгородцы вынуждены были «показать путь» Ярополку. Спустя пару лет Ярополк вернулся в их землю и получил от новгородцев Новый торг (Торжок). Но ненависть его к дяде была столь велика, что он начал военные действия, захватив на Волге людей Всеволода, — во всяком случае, так изображает дело владимирский летописец. Всеволод Юрьевич воспользовался этим как поводом для начала новой войны. В 1181 году он «со всем полком своим и с муромцы и с рязанцы» подступил к Торжку и в течение пяти недель осаждал город. В Торжке тоже начался голод. Племянник Всеволода был среди тех, кто сражался на стенах города, — а значит, зрение и вправду вернулось к нему, может быть, лишь частично. Во время одной из перестрелок князя поразили стрелой. Новоторжцы вынуждены были сдаться. Всеволод сжёг город, а Ярополка увёл с собою в оковах. Заодно были уведены из города и жители вместе с жёнами и детьми (впрочем, по сведениям владимирского летописца, вскоре их отпустили обратно в Торжок) ^{386} . Так закончилась бурная история и второго из несчастливых племянников Андрея Боголюбского. Древнейшие летописи более о Ярополке Ростиславиче не упоминают, а из «Истории Российской» В.Н. Татищева следует, что князь «преставися в заточении вскоре по привезении его во Владимир, зане тяжко был ранен».

209

Татищев. Т. 3. С. 119. Или, как сказано в первой редакции «Истории…», «повеле има намазати очи и лица кровию, показа народу, яко избодены очи ею» (Т. 4. С. 292). При этом сам В.Н. Татищев ссылался на показания «Раскольничего» и «Хрущовского» манускриптов (Т. 3. С. 250, прим. 522; Т. 4. С. 451, прим. 375), но в достоверности его отсылок позволительно усомниться (см.: Толочко А. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. М.; Киев, 2005. С. 272–273).

Не оставил в покое Всеволод и ещё одного своего племянника — Юрия Андреевича, последнего оставшегося в живых сына Андрея Боголюбского. Подобно тому как сам Андрей некогда не стерпел присутствия в своей земле племянников Ростиславичей, его младший брат изгнал за пределы княжества его собственного сына — опасного конкурента в борьбе за власть. Судьба Юрия Андреевича, несомненно, заслуживает того, чтобы рассказать о ней в книге.

После вынужденного ухода с новгородского княжеского стола Юрий оказался во Владимире. Очевидно, его рассматривали в качестве одного из претендентов на владимирское княжение — вместо ненавистного Ростиславича. Выбор владимирцев, однако, остановился на его дяде, Михаиле Юрьевиче. В мае 1175 года Юрий вместе с владимирцами встречал дядю в Москве — и это последнее упоминание о нём в русских летописях ^{387} . [210] О том, что случилось с ним дальше, рассказывают иные источники, а именно грузинские и армянские.

210

По версии В.Н. Татищева, ещё на вече в июле 1174 г. «старые вельможи все согласовали Юрия и Михалка призвать, и доколе Юрий в совершенство придёт, Михалко имеет всем управлять», однако этого не случилось из-за противодействия Андреевых убийц «с их сообщники» и рязанских послов (Татищев. Т. 3. С. 106). Достоверность и этого известия сомнительна.

Оказывается, оставшийся «малолетним после отца», русский «царевич», сын «великого князя русского Андрея», подвергся преследованиям со стороны своего дяди Савалата (то есть Всеволода) и вынужден был удалиться «в чужую страну» — очевидно, к половцам, где застают его последующие события. Во всяком случае, около 1184–1185 годов он определённо пребывал в «городе кипчакского царя Севенджа» (или, по-русски, Севенча) ^{388} . [211] Когда именно Юрий Андреевич был изгнан из Владимира, мы не знаем, но скорее всего это произошло вскоре

после утверждения Всеволода Юрьевича на владимирском княжеском столе. Получается, что сын Боголюбского провёл среди половцев лет восемь или около того.

211

Где именно находился город «царя Севенджа», неясно. Ранее полагали, что где-то на реке Сундже, возможно, в районе нынешнего Грозного (принимая имя «царя» за географическое название), но позднее это мнение было оставлено. Во всяком случае, сам Севендж был тесно связан с Грузинским царством: известно, что в 1192 г. его брат Салават находился на службе у грузинской царицы Тамары (Там же. С. 56; ср.: Мургулия М. П., Шушарин В.П. Половцы, Грузия, Русь и Венгрия в XII–XIII вв. М., 1998. С. 154). Обычно половецкие города назывались по имени живших в них ханов. В русских источниках упоминается «дикий» половецкий князь Севенч Бонякович (сын знаменитого Боняка), бывший, между прочим, союзником Юрия Долгорукого. Но он погиб ещё в 1151 г. под Киевом, в той самой неудачной для Юрия Долгорукого битве, в которой отличился Андрей Боголюбский (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 432).

Это, конечно, необычно для русского князя. Но во второй половине XII века немало русских оказывалось в половецких станах — кто вынужденно, а кто и по своей воле. (Вспомним вдову черниговского князя Владимира Давыдовича, ставшую женой половца Башкорда. Немало русских, включая русского священника, находилось в окружении князя Игоря Святославича, попавшего в плен к знаменитому Кончаку. А сын Игоря Владимир женился в половецком плену и вернулся на Русь уже с женой и ребёнком. О присутствии русских среди половцев свидетельствуют и многочисленные русские имена представителей половецкой знати.) Половцы в те времена тесно общались и с другими своими христианскими соседями — грузинами. Как известно, в Грузию, спасаясь от наступления Владимира Мономаха, ушёл отец Кончака хан Отрок со всей своей громадной ордой. После его возвращения в половецкие степи в Грузии осталось множество половцев, которые постепенно смешивались с грузинами. И именно наличие этих связей определило судьбу князя Юрия Андреевича.

В 1184 году умер грузинский царь Георгий III, и на престол взошла его дочь, восемнадцатилетняя Тамара (или, по-грузински, Тамар), бывшая ещё девой и блиставшая — особенно в глазах своих подданных — удивительной, ни с чем не сравнимой красотой, зрелой, не по годам, мудростью, нравственным совершенством и исключительным благочестием [212] .

Косы царственной — агаты, ярче лалов жар ланит. Упивается нектаром тот, кто солнце лицезрит… …Перлы уст её румяных под рубиновым покровом, — Даже камень разбивают мягким молотом свинцовым!.. —

212

Тамара, царица Грузинская, причислена Церковью к лику святых. Её память празднуется 1 мая (14-го по новому стилю).

так описывал свою царицу великий Шота Руставели («Витязь в тигровой шкуре», перевод Н.А. Заболоцкого).

Выбор жениха для «богоравной» девы стал делом государственной важности, и в кандидатах на эту роль недостатка не ощущалось. Взоры части сановников обратились к живущему у кипчаков русскому «царевичу» — во-первых, как к особе «царской» (или по крайней мере княжеской) крови, во-вторых, как к человеку православной веры, что имело тогда для грузин первостепенное значение, ну а в-третьих, очевидно, потому, что изгнанный из собственной земли, он, казалось, будет полностью зависеть от пригласивших его людей и послужит послушным орудием в их руках. Кандидатура Юрия была предложена уже упомянутым выше Абуласаном, «эмиром Картлийским и Тбилисским», который вкратце изложил перед собравшимися известную нам историю изгнания «царевича» из Руси и его появления среди кипчаков. Надо заметить, что на выборе русского настаивала и родная тётка царицы Тамары Русудан, наиболее влиятельная в то время при грузинском дворе. Если верно, что именно она в первом браке была недолго замужем за киевским князем Изяславом Мстиславичем (впоследствии Русудан вышла замуж за хорасанского царя, но вновь быстро овдовела и вернулась в Грузию), то она очень хорошо представляла себе ситуацию на Руси. Правда, Изяслав был непримиримым противником Юрия Долгорукого, деда русского жениха, — но последний давно уже был оторван от своей родни и обижен ею, так что это обстоятельство могло послужить лишь в его пользу. Весной 1185 года в Кипчакскую землю за Юрием был послан влиятельный тбилисский купец Занкан Зоровавель. «Меняя в пути лошадей, он не замедлил явиться туда, забрал с собою и доставил… юношу доблестного, совершенного по телосложению, приятного для созерцания» — таким увидел будущего царя младший современник и первый биограф царицы Тамары, автор сочинения, известного под названием «История и восхваление венценосцев». К тому времени Юрию было лет двадцать или около того. Хотя Тамара предлагала не спешить, дабы получше узнать жениха, «царица Русудан и военные настояли на своём, вынудили у неё согласие и устроили свадьбу, сообразную с её олимпийским величием и царственностью, беспримерную и трудно представимую», причём веселье, развлечения и одарения подарками «продолжались целую неделю».

Брак Юрия с грузинской царицей продлился два с половиной года [213] . За это время он успел совершить несколько весьма успешных походов, показав себя незаурядным полководцем. Уже вскоре после свадьбы «царь руссов и абхазов» (то есть грузин — так называет его источник) разорил Каре; затем во главе войска опустошил «страну парфян» (сельджуков), завладел главным городом этой страны Двином и, «захватив с собою сокровища и пленных», «вернулся назад к совершеннейшей и блистательной Тамар». За этим последовали ещё несколько удачных войн, а также путешествие царя и царицы к границам державы, в частности для совместной охоты.

213

Примечательно, что в грузинских источниках русский супруг царицы Тамары ни разу не назван по имени (хотя приведены имена его отца и дяди). Его имя — Георгий — называет лишь армянский историк второй половины XIII — начала XIV века Степанос Орбелян. [См.: Еремян С.Т. Юрий Боголюбский в армянских и грузинских источниках. С. 396. По мнению С.Т. Еремяна, имя Георгия сохранилось также в двух армянских памятных надписях, сделанных «в царствование царя Георгия победителя» или «в царствование над грузинами Георгия» (Там же. С. 389–421)].

Идиллии, однако, не получилось. Напротив, отношения между царственными супругами настолько разладились, что спустя два с половиной года Юрий был изгнан из Грузии. Грузинские источники обвиняют во всём исключительно «русского, именуемого скифом», рисуя его облик самыми чёрными красками и обвиняя во всех мыслимых пороках и преступлениях. По свидетельству ещё одного биографа царицы Тамары, автора её жизнеописания, уже вскоре после свадьбы «у русского стали обнаруживаться скифские нравы: при омерзительном пьянстве стал он совершать много неприличных дел, о которых излишне писать», так что всё это причиняло особенные страдания его прекрасной супруге. Помимо «скифского» пьянства и несоблюдения в чистоте супружеского ложа, в вину русскому была поставлена какая-то особая, звериная жестокость в отношении многих представителей знати. По словам того же источника, после обличений царицы «русский ещё более рассвирепел» и «стал совершать ещё более губительные проступки: он даже подверг без причины почётных людей избиению и пыткам путём вырывания у них членов»^{389}. Что и говорить, преступления и в самом деле чудовищные! Но при этом часть сановников поддерживала русского царя, так что, наверное, не все в Грузии признавали его исчадием ада. Скорее, можно думать, что к тому времени до крайности обострилась внутренняя борьба в окружении царицы, и царь стал вмешиваться в неё, действуя при этом жестоко и самовластно. Не последнюю роль в его разладе с царицей и её окружением, наверное, сыграло и то, что Тамара так и не сумела родить от него наследника, — а ведь для этой цели Юрия, прежде всего, и приглашали на грузинский трон. (Второй брак царицы оказался удачнее: в 1188 году Тамара вышла замуж за осетинского царевича Давида-Сослана и вскоре родила от него сына, будущего грузинского царя Георгия IV Лашу.) Ну и, конечно, на отношение к нему царицы не могли не повлиять упомянутые пороки «скифа». Вряд ли они были полностью выдуманы хронистами — может быть, лишь слегка преувеличены ими. В результате Юрия вынудили отправиться в новое изгнание, на этот раз в Византию. Тамара провожала его, «проливая слёзы» (что не слишком вяжется с предыдущим рассказом о чудовищных злодеяниях её мужа), и «снабдила его несметным богатством и драгоценностями». Да и сам Юрий казался «несчастен» — и «не столько в виду низвержения его с царского престола, сколько вследствие лишения прелестей Тамар».