Андрей Десницкий. Статьи о Библии
Шрифт:
Впрочем, это касается не только отдельных слов, но и грамматических форм, и синтаксических конструкций, которым тоже зачастую приписывается строго определенное значение. Например, аорист обычно означает в греческом однократное законченное действие, но не стоит торопиться с утверждением, что аорист в Рим 5:12 («все согрешили») обязательно означает лишь однократное грехопадение праотца Адама и более ничье, или что в Откр 3:19 («покайся») позволяет лишь однократное покаяние на протяжении всей жизни. Употребление этих грамматических форм еще ничего не доказывает, и можно привести множество контрпримеров [17] . Мы знаем это на примере русского языка, где есть довольно близкая аналогия: совершенный и несовершенный вид. Можно сказать «я читал эту книгу», и это будет означать однократное законченное действие (хотя употреблен несовершенный вид), а можно сказать «я пошел домой», и это будет означать начало действия с неопределенным
17
Carson D.A. Exegetical Fallacies. Grand Rapids, 1984, pp. 70–71.
Итак, лингвистика требует от исследователя системного подхода, анализа не отдельных слов и конструкций, а структуры языка. Собственно, подобный подход может быть применен и к целым текстам. Этот взгляд, выраженный в середине XX в. в работах Р.О. Якобсона, К. Леви–Строса, Р. Барта и других, получил название структурализма. Трудно назвать это каким–то особым экзегетическим методом, однако идеи структуралистов могут проявляться в самых разных областях филологического анализа. Иногда они могут быть излишне формалистичными, особенно когда поиск той структуры становится самоценным занятием, но многое они могут высветить в тексте.
Например, если мы посмотрим на 1–ю главу Бытия, то увидим, что шесть дней творения делятся на две части по три дня: первые три дня посвящены созданию неживой природы и растений, а другие три дня— созданию светил (которые понимались древними скорее как «воинство Божие», чем как неодушевленные небесные тела) и живых существ. Обе части начинаются с космогонии: небо и земля, солнце и луна. Из этого можно заключить, что автор стремился не столько к хронологической точности, сколько к литературной стройности своего рассказа. Но, конечно, сами эти наблюдения еще ничего не открывают нам о сути творения. [18]
18
Мень, прот. А. Библиологический словарь. Москва, 2002, Т. 3, с. 183.
Структуралистские методы широко применяются сегодня в различных областях литературного анализа, их можно считать весьма плодотворными, когда они уместны и не претендуют на исчерпывающее и единственно правильное объяснение смысла текста.
Впрочем, тексты не существуют сами по себе— согласно новой герменевтике, у каждого текста есть свой автор и свой читатель/слушатель, свой контекст и код, и каждому тексту соответствует определенная читательская/слушательская реакция. Коммуникация возможна только как сочетание всех этих элементов, и если хотя бы один из них выпадает, то коммуникации не происходит (например, когда текст написан на неизвестном читателю языке).
Традиционная библейская критика сосредотачивалась на отношениях автора и текста: когда и как текст был написан, в каком контексте это произошло, что предшествовало тексту, как он изменялся и т. д. Но ведь мы часто не знаем точно имени автора, лишь отчасти можем реконструировать историю текста, зато сегодняшние читатели этого текста перед нами, и мы вполне можем проследить за восприятием этого текста этими читателями.
Такой подход в каком–то смысле возвращает нас к до–критическому подходу, когда богословов и проповедников интересовало прежде всего применение Писания к их современности, когда они искали в нем не историю давно ушедших веков, а ответы на насущные вопросы современности. Однако сходство это очень ограничено, поскольку для традиционных толкователей замысел его автора (или, точнее, Автора) оставался высшим авторитетом. Для постмодернистов это вовсе не так: важно не то, что хотел нам сказать автор, живший много веков назад, но то, что возникает в нашем сознании сегодня, когда мы читаем этот текст. Как провозглашает один из наиболее радикальных сторонников этого подхода, Р. Барт (не путать с К. Бартом!), «стоит удалить автора, и задача расшифровки текста становится совершенно бесполезной… Рождение читателя происходит ценой смерти автора» [19] . Читатель для Барта совершенно не похож на потребителя, который открывает банку и поглощает продукт, а скорее на полного собственных задумок режиссера, который ставит написанный текст на сцене собственного воображения.
19
Barthes R. The Rustle of Language. New York, 1986, pp. 53–55.
Перенос акцента на читательское восприятие, в частности, означает, что читатель вправе отвергнуть те элементы текста, которые он находит неприемлемыми, например, слишком патриархальными. Это не значит, что сами тексты плохи, но это значит, что современный читатель пропускает их через фильтр своего восприятия. Всё становится
20
Iser W. The Art of Reading. Baltimore, 1978, p. 282.
21
Stout J. What is the Meaning of a Text? // New Literary History 14, 1982.
Но есть ли предел у такой вольности? Если мы действительно удалим из текста автора и позволить тексту значить абсолютно все, что угодно читателю, это будет уже явное насилие над текстом. Конечно же, пределы могут быть поставлены и при таком подходе. П. Рикёр утверждает: «Видимо, мы должны сказать, что текст обладает ограниченным смысловым пространством: в нем больше одной возможной интерпретации, но, с другой стороны, и не бесконечное их количество» [22] . А кто тогда определяет эти рамки? С. Фиш отмечает, что это «интерпретационные сообщества» [23] : каждый читатель принадлежит к некоторому сообществу, которое трактует Библию, исходя из каких–то принятых в нем принципов и процедур. Кроме того, следует внимательно оглядываться на то общество, в котором был написан текст: автор обращался к конкретным людям, разделявшим с ним многие представления о мире, и без учета этих представлений мы не будем в состоянии сколь–нибудь адекватно понять текст.
22
Ricoeur P. World of the Text, World of the Reader // A Ricoeur Reader: Reflection and Imagination, ed. by Mario J. Valdes, New–York— London, 1991, p. 496.
23
Fish S. Is There a Text in this Class? The Authority of Interpretative Communities. Cambridge, 1980.
Как писал Ф. Экслер, «Иногда приходится слышать утверждения сторонников литературоведческого подхода к Новому Завету, что тексты представляют собой «самостоятельные литературные миры», со своими собственными законами и архитектурой, и так и следует их анализировать… Но это вовсе не литературные труды, чуждые по своей природе каких–то интересов и нацеленные на удовлетворение эстетических чувств… Тексты Нового Завета в высшей степени отражают определенные интересы. На богословском уровне все они нацелены на то, чтобы читатели приняли Иисуса из Назарета как Мессию… На самом глубинном уровне они отражают религиозные, а не эстетические чувства. На социальном уровне они могут пониматься как средство создания институциональных и символических ниш, в которых могли бы найти смысл перед лицом враждебного окружения те общины, для которых они и были написаны. Относиться к этим произведениям как к самостоятельным литературным мирам означало бы, по–видимому, забыть о той жизни, которая их и породила» [24] .
24
Esler P. F. The First Christians in their Social Worlds: Social–scientific Approaches to New Testament Interpretation. London, 1994, pp. 17–18.
В какой–то мере это согласуется и с традиционным подходом: собственно, Церковь и есть такое «интерпретационное сообщество», которое изучает Писание, исходя из своих традиций и своего богословия. Правда, при таком подходе подобных сообществ оказывается много, и ни одно не имеет безусловного приоритета. По сути, каждый читатель решает сам, к кому примкнуть— или, может быть, основать собственную традицию (что постоянно и происходит в протестантизме).
Кажется, всё сказанное выше могло только убедить читателя, что новая герменевтика очень далека от православной традиции (да впрочем, и католической, и лютеранской, и иудейской или мусульманской тоже). Это так, особенно если говорить о последовательном постмодернизме. Но есть и точки схождения: если библейская критика сознательно отталкивалась от христианской традиции, по сути, отрицала ее, то новая герменевтика вполне открыта к диалогу с ней. Община верующих— как раз одно из существующих «интерпретационных сообществ», которое вправе устанавливать свои собственные нормы. И в этом смысле другое крыло новой герменевтики, посткритическое, вполне открыто к диалогу с традицией и часто именно к ней и обращается.