Андрей Кончаловский. Никто не знает...
Шрифт:
примелькавшегося «киноколхоза», и мне снимать будет неинтересно, и зрителю — неинтересно
смотреть».
Примечательную оценку соотношения сценария и фильма находим уже на излете нулевых
— в связи с сорокалетием картины. «…Кончаловский ставил перед собой не задачу воплощения
некоего духовного опыта, а профессиональную задачу моделирования аутентичности, того, о
чем говорят «это про меня» или «так оно и было». Его не интересовала ни жизнь русской
деревни,
любила, да не вышла замуж. Главное — чтобы снята эта история была так, как будто бы она не
придумана и разыграна, а утащена из жизни во всей полноте случайной фактуры и очарования
непреднамеренных подробностей… Для Клепикова подлинность этой истории лежала в
этической плоскости, для Кончаловского — в эстетической. На пересечении параллельных
подходов к достоверности и появился этот поразительный фильм».
Примечательно, поскольку стойким эхом раздается из 1960-х недоверчиво удивленное:
«Как этот благополучный сын высокопоставленного советского деятеля смог такое снять?»
Ответ, на мой взгляд, прост. Он — в уровне таланта и мировоззрения Кончаловского,
бывшего до «Аси» соавтором «Андрея Рублева» и постановщиком «Первого учителя». Созрела
в нем ко второй половине 1960-х и своя этика, отложившаяся и в «Первом учителе», и во
многих эпизодах сценария о Рублеве, в том числе и не вошедших в фильм. Та самая этика,
которая формировалась под влиянием писаний Дмитрия Кончаловского и которая уже в нулевые
и на их пороге обрела вполне отчетливые как художественные, так и публицистические формы.
В первые десятилетия нового века он широко выступает как публицист, говорит об
исторических судьбах России (все на ту же тему, что и в «Рублеве», и в «Асе»!), о возможных
переменах в этих судьбах. Идеи серьезные и глубокие — а реакция традиционна. Тут же
припоминают, из какой семьи — Михалков (!). Хорошо ему, «барину», живущему чаще за ее
пределами, чем в самой стране, рассуждать на тему родных и любимых наших бед и язв…
«Барином» его если и можно назвать, то только в том смысле, в каком были «барами»,
скажем, его деды Петр Петрович Кончаловский или Владимир Александрович Михалков. В том
смысле, в каком «барами» были Пушкин, Чаадаев, Тургенев, Толстой — кстати, тоже о судьбах
России, о крестьянстве писали. Авангард отечественной классической (образцовой то есть)
культуры! Он оттуда, чудом уцелевший среди недообразованных нас. Для него естественно
воспринимать мир так, как Чаадаев, например, читая одновременно на трех языках, считая и
заграницу пространством своим, обжитым и освоенным.
своего нормального частного существования — иными словами, в контексте мировой культуры
— осмыслять беды и язвы культуры родной.
Напомню, кстати, что режиссер на долгие годы связал себя с реальными жителями села
Безводное Горьковской области. Сыграв соответствующие роли в «Асе», они еще не раз
вернутся к нему, как и он к ним. Это случится уже в начале 1990-х — в фильме «Курочка Ряба».
А затем — в середине 2000-х, в документальном телесериале «Культура — это судьба»,
поставленном по его замыслу. Там крестьяне Безводного выступят как выражение
духовно-нравственного менталитета нации.
Для фильма Кончаловский набирает непрофессионалов. Причем идет за логикой их
характеров, их этики — их натуры.
Так произошло, например, с Геннадием Егорычевым, сыгравшим роль безнадежно
влюбленного в Асю Клячину Александра Чиркунова. Он был замечательно органичен и
неповторим как личность. «Уже после утверждения на роль, — рассказывает режиссер, — я
обнаружил у Гены на груди татуировки Ленина и Сталина и просто пришел в восторг — этого
бы я никогда не придумал».
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
100
Татуировки были «отыграны» вначале в «Асе», где герой использует их в качестве
иллюстрации к страницам отечественной истории, которую он по-своему излагает деревенскому
мальчонке. Второй раз Чиркунов-Егорычев обнажит свою грудь уже в «Курочке Рябе»,
отрекаясь от былых вождей. Их портреты как иконы несут его односельчане, выступая на
экспроприацию «кулака» Чиркунова. Портреты тех, чьи силуэты самой же отечественной
историей врезаны в тело реального человека. Как тут не вспомнить строчки из Высоцкого:
«Ближе к сердцу кололи мы профили, чтоб он слышал, как рвутся сердца»?!
Но настоящая правда заявила о себе не только с экрана. Она, спровоцированная фильмом,
отозвалась, как я уже говорил, в солидарности героев картины, крестьян, с
кинематографическим и государственно-партийным начальством, отвергшим естественность
«Истории Аси Клячиной».
И в «Истории Аси Клячиной» эта амбивалентность народного взгляда находит свое
отражение. Ведь фактически картина рассказывала про то, какой субъективно счастливой
жизнью живут объективно несчастные люди, не желающие, как ни странно, ничего менять в
своем убогом существовании, удовлетворенные им. При этом автор картины не чурается