Андрей Миронов и Я
Шрифт:
Потом совсем поздно сидим на кружке возле Спасо-хауса и моего дома. Апрель – теплый. Ночь. Полная луна. Яркие звезды. Перед нами чернеет поленовская церковь, заброшенная, пустынная, с выдранным сердцем. Вокруг темнеют крепкие стволы тополей. Он встает, романтично вскидывает руки вверх и негромко начинает читать четверостишия из его любимых стихов:
Ты так же сбрасываешь платье,Как роща сбрасывает листья,Когда ты падаешь в объятьяВ халате с шелковою кистью…Вдохновение нарастает:
Ну,Сделал пируэт вокруг себя:
Засыпет снег дороги,Завалит скаты крыш,Пойду размять я ноги:За дверью ты стоишь…Как будто бы железом,Обмокнутым в сурьму,Тебя вели нарезомПо сердцу моему!А я завершила:
Но кто мы и откуда,Когда от всех тех летОстались пересуды,А нас на свете нет!В зеленом свете луны, в космическом уединении, мы кружили вокруг всех тополей сада, и этот зеленый свет луны делал нас легкими, воздушными, нездешними, свет падал на стволы, и они тоже казались зелеными.
– Давай послушаем, как начинается жизнь, – предложила я.
Мы прислонились ухом к стволу и слушали, как по венам дерева поднимается сок. У нас был лунный поток нежности: мы обвили руками гладкую кору старого тополя, долго стояли с ним в обнимку, стали целовать пахнущий горечью ствол и под зеленым светом луны вдруг припали друг к другу в поцелуе с таким чувством трепета, чистоты и восторга, которое не испытывали за все пять лет.
– Таня, вот ключи от Петровки и от Волкова. Я уезжаю на съемки в Ленинград. Приеду через десять дней, в конце апреля. Буду звонить. Веди себя прилично!
И уже с порога:
– Прошу тебя, ничего не выдумывай: все уладится! Уже достраивается кооператив на Герцена. Все решится само собой. Только потерпи. Деньги тебе оставляю, ешь как следует, тебе надо набираться сил. И шубу куплю.
Через несколько дней меня вызвали на кинопробу на студию «Мосфильм». Там, покинопробовавшись, в длинном коридоре я встретила приятеля Сатковича. Он был с другом, неким Сценаристом, фильм которого недавно прошел в главной роли с Банионисом, получил множество премий и считался новым веянием в нашем киноискусстве. Сценарист сразу же пригласил меня в кафе «Националь» поужинать. Я немедленно согласилась. И уже вечером я сидела в кафе «Националь», ела рыбное ассорти с маслинками, икорку с горячими калачами, пила шампанское и слушала излияния своего визави. Он сын известного театрального художника, потом режиссера, совсем недавно переехал в Москву из Питера, там осталась его жена, но она меня совсем не интересовала. Меня интересовал он, Сценарист, воспитанный, умный, ироничный, истинный питерец, которого я рассматривала в данном случае в роли домкрата, который может наконец-то вытащить меня из пучины любви и страданий.
– Вы любите оперу? Хотите послушать Пуччини «Тоску»?
«Какая телепатия», – подумала я и ответила:
– У
– Может быть, пойдем завтра в Дом кино?
Озарение, что его мне посылает Господь Бог, слилось с чувством решимости, и на его предложение пойти в Дом кино я ответила: «Да!» Это означало, что нас вместе завтра увидит вся Москва, и, следовательно, я рву цепи и расстаюсь с Андреем навсегда!!! – гда, гда, гда, гда, гда, гда, гда, гда, гда! – эхом отдавалось под куполом моего черепного устройства.
Мы стали ходить в Дом кино каждый день, и я видела изумленные лица тех, кто был много лет рядом с нами (со мной и Андреем). Общество любило события такого рода, смаковало их и потирало ручонки.
Самое страшное – предстоящая встреча с Андреем. Ломит сердце и заходится от ужаса. В день его приезда выбрала нейтральную территорию – буфет в театре. И попросила подругу Наташу посидеть рядом со мной до окончания «сцены».
Обзвонив и объехав все квартиры и не найдя меня, он ворвался в театр. Он уже все знал.
– Танечка, можно тебя на минуточку! – сказал он голосом с эсэсовскими нотами.
– У меня нет секретов от Наташи. Садись. Говори. Вот ключи. – И положила на стол приготовленные ключи от двух квартир.
Он схватил меня за руку так, что вырваться было невозможно, и потащил по коридору в свою гримерную. Нет сомнений, что меня не было бы в живых, если бы не вся вымазанная краской стремянка, которая стояла в коридоре перед его дверью. Шел ремонт. Он попытался протиснуться между ней и стеной, и в этот момент потерял бдительность – я вырвалась и убежала в буфет. Он за мной! Он был разъярен, а я кричала: «Все! Все кончено! Бери ключи! Не подходи! Все кончено!!!»
Он вдавил меня в стеклянную витрину буфета, она куда-то поехала вместе с нами, потом вдруг сдернул шелковую занавеску с окна, схватил меня за волосы и стал трепать. Кто-то стал нас разнимать, хватать его за руки – его крепкие запястья и кулаки мелькали перед моим носом, – вся картина напоминала деревенский фольклор. Он ударил по стулу ногой и под бешеный и горький крик «Блядь, сука! Ненавижу!» выскочил из буфета.
Глава 39
АНТУРИЯ
Я проснулась под утро, брезжил рассвет, открыла глаза, пыталась понять – где я? Машинально, еще сквозь сон, обняла лежащую на соседней подушке голову и вскрикнула – вместо роскошных русых волос я ощутила холодную гладкую лысину. С бордюром. Сценарист вздрогнул от этого вскрика, приподнялся на локте и спросил:
– Что с тобой?
– Ой, как страшно, сон приснился! – И отвернувшись в другую сторону, тихо, как промокашкой, стала вытирать пододеяльником слезы.
Мое отчаянное настроение того времени выражалось в скупых обрывках рифмы, которые выскакивали из меня ежесекундно: «Иду по лестнице – хочу повеситься!». «Как с нелюбимым я причитаю – целует, я до 10 считаю!»
Сценарист оказался милейшим человеком, подкупал меня своей образованностью, любознательностью. Мы ходили по музеям, он рассказывал о художниках, я узнала, что трещины на картинах, на старом полотне, называются – крокеллюр! Мы ходили на Красную площадь, и у мавзолея Ленина он рассказал мне, что по проектам Щусева было построено 99 церквей, и если бы была построена еще одна, он был бы причислен к лику святых, но сотым проектом оказался мавзолей, он же пергамский алтарь, – нечистый попутал. Тут же он предложил мне войти в это до боли знакомое здание и у гроба старика мумифицированного впился в меня поцелуем.