Андрей Рублев
Шрифт:
— Почему? — Андрей внимательно смотрит на Кирилла.
— А мне работать надо! — Кирилл поднимает на Андрея белые от бешенства глаза. — Понимаешь? Работать!
— Всем надо, — пытается шутить Даниил.
— Нет, — взвивается Кирилл и кивает в сторону Андрея. — Вот он может проветриваться, по траве ползать! Он может! А мне это просто не нужно, понимаешь?! Мне работать нужно!
Кирилл страшно взволнован. Его трясет, словно в лихорадке.
— Сколько ни работай, все равно толку не будет, — не то себе, не то Кириллу говорит
Зачерпнув полные ведра воды, девка медленно поднимается в гору. Фома глядит ей вслед и протягивает льдинку Андрею:
— Какого цвета льдышка?
— Отстань, — не взглянув, сердито бросает Андрей и, отчетливо выговаривая каждое слово, обращается к Кириллу: — Ступай в келью и молись, я к тебе приду скоро.
Странно улыбаясь, Кирилл смотрит на Андрея.
Покачивая полными ведрами, девка скрывается за сугробами. Фома кладет льдинку в рот.
— Все, я готов! Спекся! Смотрите! — длинный монах с трудом встает с колен, оскалившись, показывает всем сведенные судорогой руки и идет вдоль прорубей, засунув под мышку мокрую рубаху. — Сдались мне портки эти! Да я лучше в грязном сорок дней в пещере просижу! — кричит он. — Ибо сказано: не заботьтесь для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, а тело — одежды? И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут!
Вдруг Кирилл, мимо которого, размахивая исподним и причитая, проходит длинный, хватает его рубаху за рукав и тянет к себе, задыхаясь и торопливо бормоча:
— Давай, давай, я выполощу, давай! Давай, говорю тебе!
Монахи прекращают работу и в изумлении смотрят на Кирилла.
— Давай сюда, ну! — с угрозой и отчаянием кричит Кирилл, вырывая рубаху из рук длинного, бросается к проруби и начинает полоскать, брызгаясь и опустив и ледяную воду рукава рясы.
— Ты что это, брат? — шепчет пораженный Андрей.
— Проучить надо их, слышишь, проучить, иначе пропало все… — так же шепотом, захлебываясь, бормочет Кирилл.
Вдоль реки по безлюдной дорого мчится всадник. Все ближе глухой топот, и вот уже взмыленный конь скользит по льду, и из-под его копыт веером разлетаются комья снега. Дружинник весело смотрит на чернецов, застывших у прорубей, проводит рукой по заиндевевшим усам и бороде.
— Мне бы Рублева Андрея увидеть, дело у меня к нему! — заявляет он вместо приветствия.
Андрей встает с колен и кричит издали:
— Я Рублев!
Дружинник прыгает на лед, делает несколько шагов по направлению к Андрею и неохотно кланяется ему в пояс.
— Великий князь повелевает тебе в Москву явиться.
Голос у него хриплый, застуженный на ветру.
— Что?.. — бледнеет Андрей.
— Храм святого благовещения расписать велит вместе с Феофаном Греком.
— Скажи князю, благодарю его, — не сразу отвечает Андрей, — скажи, что… ну, это… мол… приду…
Гонец снова кланяется, улыбаясь не то добродушно, не то издевательски,
— Помощников бери с собой каких хочешь! А краски, кисти не бери — там все дадут! Прощайте, божьи люди!
Всадник поворачивает коня и пускает его рысью.
Всё глуше и глуше дробот копыт по заснеженному льду.
Андрей стоит спиной к своим товарищам и смотрит вслед прыгающей до белому склону точке, уже не думая о гонце, успев уже забыть о нем. Наконец он поворачивается и встречается с вопросительным взглядом Даниила.
Вдруг длинный монах срывается с места и, подобрав рясу, огромными прыжками мчится, в гору.
— Ты куда? Куда?! — кричат ому вслед.
— Владыке рассказать! — доносится с высокого берега.
Оцепенение проходит, чернецы деловито переговариваются вполголоса, поглядывая на Андрея и ожидая, когда тот заговорит. И только четверо или пятеро остаются в неподвижности. Это иконописцы.
— Ну, вот… — произносит Андрей и откашливается. — Значит, так. С нами пойдут… Фома… Петр…
Кирилл, стоя на коленях перед прорубью, деревянными руками навешивает на коромысло выполосканное белье, с трудом поднимает его на плечи и направляется в сторону монастыря.
— Ты куда? — кричит ему вслед Даниил. — Кирилл!
— Я сейчас, мигом! — отвечает Кирилл, улыбаясь, и торопится дальше.
— Да погоди, Кирилл! — зовет Андрей. — Ты что?!
— Дел-то еще! Вы что! — смеется Кирилл, задыхаясь и спотыкаясь о горбатые наледи. — Да и озяб уж я к тому же! Вы тоже не забывайте!
— Кирилл!
— Ладно, ладно, давайте! Я же ведь говорю…
Кирилл скрывается за сугробами. Андрей досадливо трет онемевшее на морозе лицо и продолжает:
— Так вот… Фома, Петр… Мы с Даниилом завтра к утрене будем готовы.
Собрав выполосканное белье, чернецы один за другим поднимаются в гору.
— Белье-то до завтра не высохнет, — озабоченно говорит Андрей. Даниил не отвечает. — Слушай, может, сегодня пойдем? Соберемся быстренько и отправимся? А? А то вдруг передумает князь.
— Не передумает, — усмехается Даниил.
— Не высохнет белье до завтра, — сокрушается Андрей.
— Фому пришлешь, заберет.
— Значит, после утрени и пойдем.
— Я-то не пойду, — не глядя на Андрея, улыбается Даниил, — ты что?
— Да я знаю… — торопливо перебивает Андрей. — Только думаю, может, пойдешь?
Даниил не отвечает.
— Так мне и надо, что без тебя согласился. Сломаю себе шею там. Так мне и надо, — потерянно говорит Андрей.
Даниил улыбается.
— Так тебе и надо… Пошли, а то к обедне опоздаем и собраться не успеешь.
Они разбирают смерзающееся белье, складывают его в корзины, аккуратно свертывают рогожу. Даниил делает все неторопливой сосредоточенно. Андрею мучительно стыдно. Он чувствует, что ему надо что-то сказать, что-то сделать, разбить эту тягостную напряженность, но не может произнести ни слова.