Андрей Рублев

Галинский Юрий Сергеевич

– Дозволь, тятя, подождать Ивана, – уже мягче попросил Андрейка. – Чай, скоро вернуться должен – палить–то боле нечего.

– Ну побудь, – согласился отец. – Только Иван еще и Берсеневку в Заречье ходил палить. Может через другие ворота пройти.

– Через Боровицкие ежели пойдет, кружным путем придется ему сюда добираться, – заметил Шлык.

– Можно и через Подол.

– Нет, мил человек. Теперь через Подол не пройдешь. Монахи Чудовской обители, которой владыка Алексей, царствие ему небесное, свой сад на Подоле отписал, от стены до церквы Предтечи забор поставили, – сердито заметил Савелий Рублев.

–

Забор забором перегородили, что ли? – спросил Лопухов.

– То–то и оно. Закрыли проход, дабы к забору, что их сад огораживает, люди не подходили.

– Тьфу! – в сердцах сплюнул староста Петров. – Эка жадны до чего, боятся, чтоб яблоко какое не сорвали. Когда ж сделали это?

– Да вчера.

– Обалдеть и только. Ордынцы идут, а они… – недоуменно развел своими большими руками Лопухов.

– Потому, мил человек, и огородились. В осаде голод может статься, а у них там все. Не только сад, но и огород, и живность ходит разная.

– Ишь ты! И впрямь очи завидущи, руки загребущи… Тьфу!

Стало уже совсем светло. На бледно–сером небе погасли звезды. Тонкими струями дыма курилось огромное пепелище вокруг Кремля, будто сожженный город прощался со стоявшим на крепостных стенах московским людом.

– Эх! Ни кола, ни двора не осталось! Все сгинуло! – со злостью хватил кулаком по сложенным друг на друга заборолам Истома Шлык.

Выборные удивленно переглянулись – на степенного сотского котельщиков это было не похоже.

– Да… – задумчиво протянул Лопухов. – И что напасть с людьми делает… А ведь до чего раньше красно было, – с грустью продолжал он, расстроенно моргая небольшими голубыми глазами на крупном рыжебородом лице. – Утром особливо, когда солнце всходит. Помню, возвращался я на той неделе из Звенигорода. Подъехал близко, аж дух захватило, как увидел садов и рощ море зелено и златые главы храмов… Диво!

– Не об том ныне тужить надо, мил человек, – хмуря седые брови, молвил старый Рублев. – Гореть Москве не впервой. Двадцать годов тому пожар не меньше был. Господь милостив, отстроились, а деревья новые наросли. Главное, Орду в Кремник не пустить.

– Сидел бы в осаде князь великий, может, не пустили бы. А так… – болезненно скривился Шлык.

– А чего? Остей, видать, воевода умелый. Хоть из молодых, а дело ратное знает. Вон как на вече говорил! – возразил староста.

Савелий Рублев сердито прищурился, хотел загнуть словцо покрепче, но только с досадой махнул рукой и отошел к противоположной стороне башни.

Глава 7

Миновав три полутемных яруса–отсека, свет в которые с трудом проникал через узкие щели бойниц, Андрейка по крутой деревянной лестнице спустился на нижнюю площадку башни. Под нею находились Тимофеевские ворота, что вели на Кремлевский Подол с Всехсвятской и Великой улиц Зарядья. Стрельня была сложена из плит белого тесаного камня разной ширины и толщины и расширялась книзу; во время приступов в ней могли сражаться до полусотни воинов. Нащупав в темноте дверь, отрок вышел на стену. После мрака и спертого, воняющего гарью воздуха башни Андрейка вздохнул облегченно: «Будто из ямы вылез…»

На востоке из–за соснового бора, который начинался у примыкавшего к реке Яузе Воронцова поля, всходило солнце. Людей на стенах поубавилось.

Большая часть горожан и крестьян разошлись по дворам и улицам. Оставшиеся на стене почти все были вооружены топорами, рогатинами, ослопами и клевцами. Повсюду лежали приготовленные для сидения в осаде камни, бревна, смоловар.

По каменным ступеням, выложенным в толще стены, отрок сошел вниз и пересек Подол. Неподалеку от Тайницких ворот свернул направо и стал подниматься узкой, тесно застроенной дворами духовных людей улочкой в нагорную часть Кремля.

Неожиданно сзади послышался конский топот. Андрейка отскочил в сторону, прижался к забору. Перед его глазами мелькнули разномастные лошадиные крупы, темные кафтаны всадников. По окрашенному в ярко–желтый цвет соколиному перу, что развевалось над высоким навершьем шлема, признал сына боярского, Ерофея Зубова. С тревогой подумал: «Должно, с вестями важными, что так гонят!..» Побежал следом. Но когда он взобрался на маковицу горы, всадники уже скрылись.

Здесь, на окраине Кремлевского холма, которая называлась москвичами Зарубом – по вкопанным в землю сваям и избицам (небольшим деревянным срубам, укреплявшим скат горы) улица расширялась. С правой стороны за высокими дубовыми заборами до самой Ивановской площади тянулись дворы бояр и служилых людей, слева – дома купцов сурожан и суконников. Тут стоял двор сурожского гостя, Елферьева, в котором нашла приют семья Рублевых, но взволнованный Андрейка даже не приостановился – прошел мимо.

Чем ближе он подходил к Ивановской, тем запруженней становилась улица. С высоты бухали, заливались колокола церквей и соборов. Площадь нельзя было узнать. Телеги и возы, люди и животные на ней напоминали кочевой стан. К небу поднимался дым от костров. Бабы готовили пищу, шныряли ребятишки. В гуле голосов слышались крики и плач, мычание коров, лай собак. Наконец Андрейка прошел на Соборную площадь. Здесь было еще людней. Возле каменных одноглавых храмов Михаила Архангела, Успения Божьей Матери и Ивана Лествичника народ стоял плотной стеной. Гнусавили на папертях соборов нищие, истошно выкрикивали юродивые.

Отрок cмешался с гудящей толпой, стал пробираться к хоромам великого князя. Но приблизиться к дворцу, островерхие шатры и широкие луковицы крыш которого нависли над Соборной площадью, было непросто. На великокняжьем дворе, видимо, что–то происходило. Вдоль ограды в несколько рядов теснились люди. Задние становились на цыпочки, вытягивая шеи, напирали на стоявших впереди. Когда Андрейка попытался протиснуться к ограде, на него зашикали, кто–то больно ткнул локтем в бок.

Вдруг на Соборной послышались громкие крики:

– Дорогу, люд московский! Дорогу гонцам великого князя!..

Из–за собора Михаила Архангела появились три всадника. Народ расступался, давая дорогу. Люди сразу притихли, все взоры обращены к гонцам. Впереди на небольшой татарской лошади ехал худощавый темнобородый воин лет сорока, следом – два молодых.

– Дядечка Антон! Вот здорово! – расталкивая толпу, Андрейка бросился к ним, глаза его сияли.

Ехавший впереди остановил коня, воскликнул обрадованно:

– Это ты, Андрейка?! Ну и вырос – не узнаешь! Здоров, здоров… – улыбаясь, потрепал он отрока за выбившиеся из–под колпака рыжеватые вихры. – Иван и тятя с матушкой тож в Кремнике?