Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя
Шрифт:
Из-за болезней Черненко все более отходил от дел, а Чебриков, как нормальный человек консервативных привычек, не отступал от своей традиции передавать всю информацию в главный кабинет страны. Крючков набирал все больше очков в закулисной схватке с председателем КГБ. Чебрикову почему-то не смог открыть глаза и помочь против двух высоких интриганов другой первый заместитель председателя КГБ, генерал армии Филипп Бобков.
В результате тихой подковерной борьбы злопамятный и мстительный Горбачев, когда был избран после смерти Черненко генеральным секретарем не без помощи Чебрикова, очень быстро снял Виктора Михайловича с его поста на Лубянке и так же, как Брежнев Андропова, сделал «простым» секретарем ЦК. На освободившееся место новый генсек, обожавший подхалимаж, выбрал из двух первых замов председателя КГБ не настоящего профессионала и тонкого политика Филиппа Бобкова, а хитрого и неверного льстеца
Я познакомился с этим человеком на одном из закрытых банкетов в ресторане «Прага» в 1969 году. Он был тогда начальником секретариата Андропова. Но до этого слышал о нем много как о любимом сотруднике Юрия Владимировича еще со времен антикоммунистического восстания в Будапеште. После завершения дипломатической службы в Венгрии Крючков был взят Андроповым в отдел социалистических стран ЦК КПСС и стал первым помощником заведующего отделом, а затем секретаря ЦК КПСС. Когда в 1967 году Андропов пришел на Лубянку, то Крючков снова стал его первым помощником по КГБ. В 1972 году Юрий Владимирович перевел его во внешнюю разведку, ЛГУ, первым заместителем ее начальника, бывшего крупного функционера ЦК Федора Константиновича Мортина. Мортин не был человеком Андропова, не стал он и профессионалом разведки. Он был мягкотел, боялся телефонных звонков с самого «верха», мог невольно повредить председателю КГБ. Он сам знал, что не вполне соответствует своей должности, и чувствовал себя неуютно в кресле начальника ЛГУ. Поэтому Юрий Владимирович и «подсадил» под него Крючкова, чтобы в кратчайший срок сделать своего любимца начальником внешней разведки — одного из двух главных направлений в деятельности КГБ.
По характеру Крючков был совсем другим человеком, чем генерал Федор Мортин, даже своей речью производивший впечатление деревенского простака 30-х годов. Во внешней разведке Мортин был человек случайный и казался беспомощным, особенно после своего предшественника Александра Михайловича Сахаровского. Он также длительное время работал начальником внешней разведки, и я слышал о нем положительные отзывы с юношеских лет. Александр Михайлович сначала тоже не был профессионалом зарубежного шпионажа. Он пришел на свой пост из территориальных органов КГБ в 1956 году. Но руководил Сахаровский советской разведкой пятнадцать долгих и успешных лет — до 1972-го. После 1973 года я иногда заходил побеседовать с ним в его кабинет на седьмом этаже лубянского здания — Александр Михайлович еще долгое время оставался на должности консультанта председателя. Но старый человек, Сахаровский так и не смог преодолеть пагубного влияния на Андропова и деятельность советской разведки со стороны упертого партийного чиновника Крючкова.
Сам Сахаровский в бытность начальником ПГУ не связывал руки активным разведчикам-aгентуристам. При нем советская политическая разведка действовала наступательно, проводила много вербовок зарубежных деятелей, завела из числа иностранцев, симпатизирующих СССР, большое число источников информации и агентов влияния. ПГУ стало считаться чуть ли не сильнейшей разведкой в мире.
Фактический шеф политической разведки с 1972 года, Владимир Александрович Крючков, в противовес Мортину, просидевшему в кресле формального руководителя шпионажа всего два года, был хитер, коварен, искушен в партийных и кагэбэшных интригах, но труслив и непрофессионален даже после десятка лет пребывания на посту главы ПГУ. При нем советская разведка потеряла бойцовские, наступательные качества и превратилась в чиновно-партийную службу. Во время генеральских застолий, на которых он любил присутствовать, Крючков подпаивал своих соседей по столу и провоцировал на негативные высказывания об Андропове, чтобы тут же доложить их шефу. Он любил выделять своих фаворитов и подхалимов, одаривал их должностями, выгодными командировками и наградами не по делам и разуму. К сожалению, он не был творческой личностью, хотя хотел казаться таковой. Он часто ходил в театр, свободно знал трудный для изучения мадьярский язык и любил сообщать каждому новому собеседнику о том, что читает венгерского поэта Шандора Петефи в подлиннике.
Крючков очень заботился о своем здоровье. Так, например, в плавательном бассейне, имевшемся в новом административном и штабном городке ПГУ в Ясеневе, за Московской кольцевой автодорогой, определенные часы рано утром отводились только для Крючкова, и никто не смел входить туда во время разминок начальника.
Ветераны разведки, которые составляют ее славу, говорили мне, что Крючков своим приходом в ПГУ развалил внешнюю разведку. Он принес чиновничий аппаратный дух, когда лучше не проявлять инициативу, если она сопряжена с риском. Крючков создал такую атмосферу в спецслужбе, когда разведчик, направляемый на оперативную работу за границу, старался мирно и тихо просидеть за рубежом, набить чемоданы и вернуться домой спокойно, без риска засветиться на острых вербовках или других серьезных делах. Тогда он получал повышение в должности, и его посылали в следующую заграничную командировку, тоже с повышением. Если он засвечивался в какой-либо острой зарубежной операции, то его безжалостно выгоняли из ПГУ, в лучшем случае «под крышу», где он хотя бы мог применить свои знания иностранного языка. Впрочем, эти мои наблюдения и впечатления касаются только службы легальной разведки, то есть работников, действовавших под прикрытием советских заграничных учреждений и корпунктов за рубежом. Они, вероятно, далеко не полны. Я думаю, что значительно больше критических деталей уже много раз сообщали в книгах многие беглые советские шпионы типа Гордиевского или Лялина.
Как всегда и везде на злачных местах, при Крючкове в ПГУ процветали интриги и доносы. В частности, начальник разведки поощрял обвинения сотрудников отдела по связям с социалистическими странами, которые московские чиновники часто бросали в адрес руководителей представительств КГБ в этих странах. Как только эти опытные разведчики, десятилетиями приобретавшие опыт оперативной работы на других участках, начинали сближаться с руководителями «своих» стран, получать исключительную информацию от «друзей», показывать факты в истинном, критическом для Советского Союза и КПСС свете и оказывать на «друзей» влияние, их немедленно обвиняли в «ополячивании», «омадьяривании», «чехомании» и других неправедных, с точки зрения завистливых пуристов из ПГУ, дружеских чувствах к руководителям и народам этих стран.
По инициативе Крючкова, боявшегося всякого риска, неизбежного в разведке, Андропов всегда вводил мораторий на острые мероприятия ПГУ на время визитов Брежнева в разные страны, во время встреч на высоком уровне в СССР или других государствах, на время крупных конференций, сессий, типа Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе в Хельсинки. В то же время «главный противник» КГБ — ЦРУ США — не опускался до таких «мелочей» и работал всегда так активно, как ему было нужно.
Эти привычки партийных функционеров, боящихся «как бы чего не вышло», снижали, разумеется, накал деятельности советской разведки, ее информативную ценность для руководства СССР. Не случайно поэтому в дни каких-либо мировых кризисов, начала локальных войн и восстаний, вспышек национально-освободительных движений и выборов в странах «главного противника» — НАТО информация к председателю КГБ поступала не из ПГУ, а снималась с перехвата лент мировых информационных агентств — Ассошиэйтед Пресс, Ажан Франс Пресс, Рейтер, ДПА и др. Она была быстрой, точной, объективной. Для этой цели были даже установлены телетайпные аппараты в соседней с приемной председателя комнате на третьем этаже, на каждом из которых круглые сутки выстукивалась на листах информация соответствующих агентств.
Если бы председатель дожидался сообщений ПГУ по экстренным вопросам, то он наверняка терял бы минимум сутки. Ведь резидентам надо было свою информацию получить, зашифровать, оперативно передать, затем, в Москве, расшифровать и, наконец, разметить, в какие руководящие адреса ее пустить. А учитывая, что во времена Крючкова многие руководители зарубежных точек при этом старались так обобщить информацию, чтобы она понравилась Москве, то они явно проигрывали в скорости, точности и объективности…
По своим политическим воззрениям Крючков был скорее «ястребом», чем «голубем». Именно с «ястребиных» позиций он подавал информацию разведки Андропову. Так, практически Крючков втянул страну в афганскую авантюру. Если в марте 1979 года Андропов решительно выступал против ввода советских войск в Афганистан и призывал решать споры между халькистами и парчамистами — двумя крыльями революционной партии — миром, то уже к концу того же года, под влиянием разведывательной информации, окраску которой придавал Крючков, он склонился в сторону «ястребов» на политбюро.