Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя
Шрифт:
Андропов выбрал в руководители 5-го управления, как стало называться это подразделение КГБ по борьбе с так называемыми «идеологическими диверсиями», одного из самых крепких профессионалов советских спецслужб за все время их существования, умнейшего и энергичнейшего Филиппа Денисовича Бобкова. Я уверен, что он был истинным сторонником либерализации деятельности КГБ, ограничения вмешательства в литературу, театр и другие сферы культуры. Многие факты показывают, что Бобков активно положительно влиял на этом направлении на Юрия Владимировича.
Генерал Бобков еще до прихода Юрия Владимировича на Лубянку служил в контрразведке и имел товарищеские отношения со многими деятелями культуры и искусства. Я думаю, что если бы не Бобков возглавлял 5-е управление, то советские руководители, включая Андропова, наделали бы значительно больше ошибок, чем их было,
Мало кто знает, что именно работники КГБ, по долгу службы надзиравшие за толпой в Манеже, после разнузданной экскурсии первого секретаря по выставке собирали разбросанные им картины, рисунки и скульптуры, возвращая их авторам после немедленного закрытия раздела современного искусства. Но Эрнста Неизвестного с Никитой Хрущевым примирила только смерть персонального пенсионера, бывшего главой КПСС и СССР. По просьбе родственников Хрущева, имевших значительно более прогрессивные взгляды, чем старый партиец Никита, гениальный Эрнст создал надгробный памятник своему ругателю на Новодевичьем кладбище в Москве.
Мне посчастливилось, хоть и не очень близко, быть знакомым с Эрнстом Неизвестным и бывать в его мастерской, находившейся в полуразрушенном доме в переулках возле старой московской улицы Сретенка. После посещений Эрнста и бесед с ним за рюмкой водки я не то чтобы перешел на позиции модернизма в искусстве, но стал больше уважать его творцов. Появились у меня и друзья среди художников-неформалов.
В бытность мою на Лубянке произошло почти аналогичное хрущевской эскападе в Манеже событие в московском художественном мире. Тогда группа художников-модернистов устроила в московском пригородном парке Беляево выставку своих картин. Позже она получила название «Бульдозерной» оттого, что в разгар выставки появилась колонна бульдозеров и стала сносить экспозицию, ровняя ее с землей. Художники, защищая свои творения собственными телами, могли погибнуть под ножами бульдозеров. Среди художественной общественности и интеллигенции Советского Союза сразу пошли слухи, что бульдозеры были посланы андроповским 5-м управлением.
На самом же деле оказалось, что и в этой истории самую пагубную роль сыграл вовсе не КГБ, сотрудники которого по приказу Бобкова бросились спасать из-под бульдозеров художников и их произведения, а московское партийное руководство. Приказ об атаке бульдозеров на полотна и их авторов дал первый секретарь Новочеремушкинского райкома КПСС Б. Чаплин. Он сделал это с санкции своего патрона — первого секретаря Московского горкома партии, члена политбюро Гришина, который после смерти Брежнева числился несколько часов кандидатом на роль генерального секретаря ЦК КПСС. Не знаю, была ли в атаке бульдозеров на художников-нонконформистов интрига: Гришин мог просчитать, что разгром выставки будет приписан КГБ и это нанесет удар по престижу его председателя. В любом случае при закрытости деятельности КГБ от общественности так оно и оказалось. На Западе поднялся скандал. Андропов получил булавочный укол от своего соперника.
Что же касается отношения самого Андропова к художникам-нонконформистам, то не буду поддерживать слухи о том, что он якобы коллекционировал полотна модернистов. Но о его вкусах могу привести достаточно выразительный факт. У меня среди художников-неформалов, которые объединились в клуб вокруг выставочных залов авангардистской живописи на Малой Грузинской улице в Москве, был старый друг живописец Володя Афонин. Кстати, именно по настойчивым просьбам 5-го управления КГБ при полной поддержке Юрия Владимировича, который ради этого специально побеседовал с Гришиным и Демичевым, тогдашним министром культуры и кандидатом в члены политбюро, московские власти разрешили открытие и существование этого салона. В него сразу же устремились иностранцы, которые до этого скупали полотна авангардистов нелегально, за большие деньги и независимо от их качества — ведь запретный плод сладок. Теперь они получили возможность легально изучать стили неформалов и выбирать себе картины без спешки и ужаса быть накрытыми КГБ на месте «преступления»…
За месяц до шестидесятилетия Юрия Владимировича, 15 июня 1974 года, Володя подарил мне на мой день рождения, 20 мая, свою картину. Это было полотно сантиметров шестьдесят на девяносто, на котором в технике пуантилизма, то есть сочетанием точек разных цветов, был изображен зимний пейзаж. Центром композиции служил знаменитый архитектурный памятник Карелии — церковь в Кижах. Мельчайшие точечные мазки в сине-голубой гамме лежали
Андропов сначала очень рассердился, когда я в его день рождения принес ему в подарок эту картину. Юрий Владимирович совершенно не терпел подношений, и я знал это. Но я просчитал, что самый знаменитый памятник старины Карелии, где в годы Великой Отечественной войны Андропов возглавлял партизанское движение, несколько ослабит его гнев. К моему большому удовольствию, картина Володи Афонина ему понравилась. Я рассказал шефу о том, что Володя является одним из лидеров нонконформистов. Юрий Владимирович принял этот подарок. Однако, по своему обыкновению, он не унес его домой, как это сделали бы 999 из 1000 его подчиненных. Он распорядился повесить картину Володи в комнате отдыха, где стояли его кровать для дневного сна и парикмахерское кресло. Позже он говорил мне, что этот карельский пейзаж удивительно умиротворяюще действует на него…
Значительную часть работы 5-го управления занимала борьба с диссидентами. И хотя инакомыслящих не прибавилось значительно по сравнению с хрущевскими временами, когда по политическим мотивам было репрессировано, по моим подсчетам, около двух тысяч человек и впервые открылись психиатрические лечебницы для принудительного заключения в них здоровых людей, не согласных с советской властью, в КГБ появился значительный штат офицеров, занимавшихся только вопросами диссентства. Помимо отдела студенческой и неорганизованной молодежи, который наблюдал за хиппи, панками и начинавшими появляться советскими фашистами, отдела по работе с творческой интеллигенцией, куда входила вся агентура в Союзах писателей, художников, композиторов, архитекторов и подобных профсоюзов, групкомов и прочих, был сформирован специальный отдел, который вел борьбу с известными инакомыслящими, такими как академик Сахаров, его жена Елена Боннер, писатель Солженицын, и другими литераторами, учеными, имевшими собственную авторитетную точку зрения на развитие гражданских прав и свобод в Советском Союзе, отличную от взглядов ЦК КПСС и его политбюро. Это было позорно для страны, рекламировавшей свою «социалистическую демократию».
За диссидентами так плотно следили, что знали, например, в какой сугроб в Рязани прятал Солженицын свои рукописи, чтобы «бесконтактно» передать их через западных корреспондентов в Москве на Запад. Велось грубое прослушивание всех телефонных разговоров диссидентов не только друг с другом, но и отслеживались все их абоненты и устанавливались дальнейшие связи знакомых…
Вместе с тем, имея довольно широкие взгляды на мир, Юрий Владимирович слишком упрощал проблему инакомыслия в Советском Союзе. Он не хотел видеть в ней тягу людей к свободе, борьбу против полнейшей регламентации жизни в советском казарменном коммунизме. Несколько раз, и не только с глазу на глаз со мной, но и публично, он заявлял, что если бы государство могло обеспечить население колбасой, то в стране не существовало бы никаких диссидентов. Будучи материалистом-ленинцем, он переводил таким образом вопрос из сферы духовной в плоскость желудочно-кишечного тракта. При этом он почему-то не учитывал, что, когда в годы хрущевской «оттепели» было значительно больше колбасы в магазинах, чем в 70-х годах, появились сотни инакомыслящих. А во время работы Юрия Владимировича в КГБ и участия в заседаниях политбюро, когда из окрестных областных городов вокруг Москвы в столицу выезжали на автобусах и электричках десятки тысяч людей за колбасой и сливочным маслом, которые еще можно было найти в центральных московских магазинах, в стране насчитывалось не более сотни известных диссидентов.
Однажды беседуя с Юрием Владимировичем о материалах очередного заседания политбюро, я рассказал ему свежий, только что услышанный мной анекдот об инакомыслящих. В шутке говорилось о том, что общественность делит население на три категории: «досиденты», «сиденты» и «отсиденты». Юрий Владимирович терпеть не мог анекдоты вообще, а антисоветские в особенности. Он наморщился от «новинки» как от зубной боли. Потом принялся в который раз объяснять мне, что диссиденты особенно опасны сейчас, когда страна испытывает большие материальные трудности. А открытость информации и упразднение цензуры для населения будут возможны через две-три пятилетки, когда у людей повысится культура отношений, самодисциплина и придет материальное благополучие.