Анелька

Прус Болеслав

— Из географии ты узнала, где расположена Каносса, — начала она, — а сейчас тебе представится возможность узнать, за что Генрих Четвертый просил прощения у Григория Седьмого. Об этом ты прочтешь в жизнеописании Григория Седьмого, или, как его называли еще, Гильдебранда, в главе: «Немцы и итальянцы».

Предложение читать учебник истории в такой обстановке возмутило Анельку. Подавив вздох, она ехидно спросила:

— Неужели вы будете в саду заниматься английским языком?

— Буду.

— Значит, я тоже буду учиться по-английски?

— Сперва ты должна основательно изучить французский и немецкий.

— Ах!..

А скажите, пожалуйста, когда я выучу французский, немецкий и английский, что я тогда буду делать?

— Ты сможешь читать книжки на этих языках.

— А когда я прочту все книжки?

Панна Валентина устремила взгляд на верхушку тополя и пожала плечами.

— Жизни человеческой не хватит, чтобы прочесть и тысячную долю книг даже на одном языке. А о трех самых богатых в мире литературах и говорить нечего!

Анельку охватила невыразимая тоска.

— Значит, вечно учиться да читать?.. — вырвалось у нее.

— А что другое ты хотела бы делать в жизни? Разве можно найти занятие благороднее науки?

— Что я хотела бы делать? — переспросила Анелька. — Теперь или когда вырасту?

Но, видя, что панна Валентина не расположена отвечать, она продолжала:

— Сейчас мне хотелось бы знать столько, сколько вы. Уж тогда бы я не стала учиться, нет! А потом у меня нашлось бы много дела. Я заплатила бы жалованье батракам, чтобы они не хмурились, как теперь, когда здороваются со мной; потом велела бы залечить на деревьях раны, а то садовник говорит, что у нас скоро все засохнет и сгниет. И непременно прогнала бы лакея: он убивает птиц на пруду и выжигает крысам глаза… Бессовестный! — Анелька содрогнулась. — Потом отвезла бы маму и Юзека в Варшаву. Нет!.. Это я сделала бы прежде всего! А вам подарила бы целую комнату книг… Ха-ха!..

Она хотела обнять гувернантку, но та отстранилась.

— Мне жаль тебя, — сухо сказала гувернантка. — Тебе всего тринадцать лет, а ты болтаешь, точно провинциальная актриса, о вещах, которые тебя не касаются, и не занимаешься тем, чем следует. Ты слишком взрослая для своих лет, поэтому тебе, вероятно, никогда не одолеть географии.

Анельке стало стыдно. Действительно она чересчур взрослая, или панна Валентина…

Они с панной Валентиной направились в левый угол сада, где на пригорке под высоким каштаном стояла каменная скамья. Там они сели.

— Дай мне книгу, — сказала гувернантка, — я найду историю Григория Седьмого. Ах, опять к нам твой пес с визитом…

И действительно, прямо к ним мчался Карусик, чем-то сильно обрадованный. Его раскрытую пасть облепили перья, добытые, по всей вероятности, в погоне за петухом.

— Вы совсем не любите собак? — спросила вдруг Анелька, гладя Карусика.

— Нет, не люблю.

— А птичек?

— Нет, — сердито отрезала гувернантка.

— И сад тоже не любите?.. Вам больше нравится читать книжки, чем гулять под деревьями? Да, правда, ведь в вашей комнате нет ни цветов, ни птичек. А раньше туда прилетали воробьи, мы их кормили, и Карусик прибегал наверх, хотя тогда он был еще маленький и неуклюжий. Я макала в молоко хлеб, завернутый в тряпочку, и давала ему. Он сосал, а вместе с ним — котенок моей прежней гувернантки. Ах, что они вытворяли!.. Как гонялись за бумажкой, которую я тянула по полу за ниточку! Но вы не любите ни Карусика, ни котят, ни…

Тут

Анелька внезапно замолчала, потому что панна Валентина вскочила со скамьи и, глядя на девочку сверху вниз, с раздражением заговорила:

— Почему тебе в голову лезут всякие глупости?.. Какое тебе дело до того, люблю я или не люблю?.. Да, не люблю… Не люблю кошек, которых у меня всегда подстреливали или вешали, собак, потому что они меня вечно кусали, птиц, которых мне не разрешалось держать… Не нужно мне и цветов… Разве есть на свете клочок земли, который я могла бы считать своим? Я ведь не из вельможных! Прогулки тоже мне надоели: на прогулках мне всегда доставалась роль стража и рабыни злых детей… О, как ты любопытна, моя милая!.. Как тебя интересуют чужие вкусы!

Этот неожиданный взрыв не то раздражения, не то душевного волнения тронул Анельку. Она схватила худую дрожащую руку гувернантки и хотела ее поцеловать. Но панна Валентина резко отдернула руку и отскочила в сторону.

— Вы на меня сердитесь? — спросила смущенная девочка.

— Не твоя вина, что ты плохо воспитана, — отрезала гувернантка и быстро направилась к дому.

Обиженная Анелька снова уселась на скамью под каштаном. У ее ног улегся Карусь.

«Какая странная эта панна Валентина, — рассуждала Анелька сама с собой, — все ее почему-то сердит. Сама ничего не любит и не хочет, чтобы у нас было хорошо. Будто ей помешает, если наш сад будет красивей… или батраки перестанут хмуриться… Ведь бог велел всех любить… Давно ли ксендз говорил, что посадить одно дерево или помочь хотя бы одному бедняку — это большая заслуга, чем постичь всю земную премудрость…»

Потом она вспомнила, что еще несколько лет назад у них в усадьбе жилось гораздо лучше: и люди глядели веселее, и дом был убран наряднее, и сад содержали в порядке.

Как быстро меняется все на свете, если даже тринадцатилетние девочки замечают это!..

Вдруг неподалеку, шагах в двадцати от Анельки, послышался тоненький детский голосок:

— Чуша, чуша, чушенька!

В ответ раздавалось веселое хрюканье поросенка.

Карусик насторожился. Анелька, сразу очнувшись от раздумья, одним прыжком вскочила на скамью и огляделась по сторонам.

За оградой проходила дорога в город. Вдалеке, сквозь завесу пыли, клубы которой искрились в солнечных лучах, виднелась телега. Ближе к ограде шли два бедно одетых еврея. Один нес какой-то большой предмет, завернутый в серую холстину, другой — башмаки, болтавшиеся на палке.

А совсем рядом, как раз напротив барского дома с белыми трубами, сквозь ветви и дрожащие листья деревьев виднелась хата крестьянина Гайды. Возле хаты на земле сидела девочка в грубой холщовой рубахе и кормила хлебными корками поросенка. Потом она взяла его к себе на колени и принялась играть с ним, как с собакой.

На Анельку это необычное зрелище оказало такое же действие, как магнит на железо. Она соскочила со скамьи, сбежала с пригорка, но вдруг остановилась.

Отец Анельки очень не любил хозяина этой хаты, Гайду. Когда-то Гайда служил батраком в усадьбе и жил в хате, которая впоследствии перешла в его собственность, — незаконно, как утверждал Анелькин отец. Поэтому помещик никогда не брал его на работу в усадьбу, а Гайда, у которого было мало земли, частенько хозяйничал во владениях своего бывшего барина.