Ангел бездны

Бордаж Пьер

Американец пожал плечами.

– Неважно. Ты имеешь право хранить свои тайны. В любом случае, твой выстрел изменит многое в Европе и в мире. Меня просто тошнит от этой мерзости. Я хочу теперь только одного: вернуться в свой старый Мичиган и собрать осколки своей жизни. Из этого склада идет галерея, которая выведет тебя в чистое поле, за двенадцать километров отсюда. Ты должен уходить прямо сейчас.

Скорблю о девушке, которая была с тобой. Горжусь, что встретил тебя.

Майк показал Пибу вход в галерею и пожал ему руку.

Удачи тебе.

Только пройдя около трех километров, Пиб опустился на землю и, сраженный невыносимой болью, зарыдал в голос.

38

Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было.

Екклесиаст 3-15

Пиб просидел на скалах три дня и три ночи.

Три дня и три ночи он не спал, не ел, не пил. Захлестнутый мыслями, воспоминаниями. Глаза его то и дело наполнялись тяжелыми жгучими слезами, и он плакал часами. С вершины избранной им горы открывался изумительный вид на океан зеленых застывших волн – холмов, которые окружали далекий корабль Пиатры, запутавшийся в сети дорог. Пистолет лежал между его скрещенными ногами.

Он много раз проходил заново маршрут своей жизни. Жизни такой короткой и уже столь долгой. Жизни, которую озарила Стеф. Больше чем ангел-хранитель. Сестра, возлюбленная, мать. Она не смогла нанести последний удар и выбрала его, чтобы он сделал это вместо нее. Была ли она дочерью того Николае Димитреску, о котором говорил архангел? В сущности, это не имело никакого значения. Всего лишь звено в бесконечной цепи злобы, страха, страдания и ненависти. Смерть архангела изменит облик мира, как утверждал Майк: каждый вздох, каждый жест, каждая мысль, каждое деяние будет служить преображению Земли, которая уподобится грезам тех, кто живет на ней. Не было ни первого дня, ни второго, ни третьего, не было ни акта творения, ни большого взрыва, Крон не пожирал своих детей, вселенная возродится нетленной в умах людей.

Стеф научила его угадывать суть за видимостью. Созерцать вечность. Прекраснейший из даров. Она не умерла, ведь рождение и смерть

всего лишь сон, но ее уход оставил в его душе пустоту, которую нелегко будет заполнить. Он будет жить с ощущением потери, неразлучной со страданием. Как и другим, ему придется вкусить их, эти горькие плоды земного Эдема.

Папа, мама, Мари-Анн, школьные товарищи, Соль, Гоги, беженцы-усамы на траулере, архангел Михаил – все были сном.

Плато, горы, солнце, облака, светлое пятно Пиатры, полыхающая в огне и захлебывающаяся кровью Европа – всего лишь сон.

Стеф была сном.

И он сам – не более чем сон.

– Твоя ехать куда, паренек?

Жесткие волосы, мохнатые брови и усы, добродушная улыбка, крутые волосатые плечи, засаленная майка, свисающий над брючным ремнем живот. Шофер говорил с ним на ломаном языке, попробовав сначала английский и перейдя затем на французский.

– На фронт.

– Твоя молодая для солдата…

– Я не солдат.

– А…

Шофер включил зажигание, нажал на педаль, тяжелый грузовик двинулся по горной дороге, такой узкой, что, казалось, громадному кузову по ней не пройти.

– Архангел Михаил померла, твоя знать?

Пиб скривил губы в знак подтверждения и откинулся на спинку сиденья.

– Восстать на фронте, в бункер архангела, везде в стране. Новое европейское правительство создать. Люди говорить, война скоро конец, кошмар конец. Твоя откуда?

– Из Франции.

– А, Франция. Моя быть в Париже до войны. Любить там женщина. Твоя что делать на фронте?

– Перейти на другую сторону.

– К усама?

В вопросе шофера не было ни презрения, ни ненависти, только доброжелательное любопытство.

– Нет, но с тех пор как о них говорят, боятся их и сражаются с ними, мне очень хочется понять, кто они.

Грузовик трясет, дорога большей частью разбита. Шофер бросает на Пиба быстрый взгляд.

– Твоя не иметь семьи, родителей? Зачем надо понять усама?

– Чтобы глубже изучить сердце человеческое.

Шофер с серьезным видом качает головой, затем, покоренный заразительной безмятежностью своего пассажира, перед опасным спуском начинает что-то напевать на родном языке.