Ангел Безпечальный
Шрифт:
Процедуру заполнения бумаг Борис Глебович запомнил смутно. Позднее он пытался прояснить для себя: читал ли он то, что подписывал или нет? Не прояснил – как корова языком память вылизала. Лишь названия документов в голове сохранились: доверенности, договора, обязательства… А что в них? Бог весть…
– Завтра в одиннадцать утра отъезд, – объявил Авгиев после завершения всех юридических процедур, – сбор здесь в девять тридцать. Едем двумя группами: одна в Положню, вторая в Половинкино. Списки персонального состава групп завтра будут объявлены. Вещи с собой брать только самые необходимые, остальное получите на месте. Все, прошу не опаздывать. Повторяю: завтра… всем… быть… здесь… в девять часов тридцать минут утра, – последнее Авгиев произнес раздельно и твердо, словно гвозди забивал.
Борис Глебович заметил,
Далее все было как во сне: приехал домой, собрал вещи, документы и на боковую… Проснулся, хлебнул чайку, запер квартиру, ключ в карман (его еще надо сдавать) и вперед к «счастливой старости»… Точно в девять тридцать прибыл на место…
На перекличке выяснилось, что не явился некто по фамилии Федулов. Авгиев дал команду выяснить причину его отсутствия. Звонили домой – безрезультатно.
– Узнайте номер телефона соседей и работайте, работайте! – приказал Авгиев молодым референтам и строго предупредил: – Через час, кровь из носа, надо выехать, с нами Сам поедет!
Главный консультант нервничал, референты дергались, бегали туда-сюда, лишь охранники сохраняли спокойствие и бдительно блюли порядок, не давая пенсионерам разбредаться. На черном лимузине приехал Нечай Нежданович, сразу оценил нервозность обстановки и молчком остановился в сторонке. Гендиректора сопровождала непривлекательной наружности дама бальзаковского возраста. Низенького роста, чернявая, большеносая, с маленькими, глубоко посаженными глазками, с узкой полоской обезкровленных губ, она сразу напомнила Борису Глебовичу нахохлившуюся ворону. И звали ее для этого подходяще – Вероника Карловна Киваева. Но голос… Как только Борис Глебович услышал ее голос, у него приключилось головокружение, едва не закончившееся обмороком. Дама приблизилась к Авгиеву и нежно прощебетала:
– Дорогой Митридат Ибрагимович, не могли бы вы объяснить, что у вас происходит? Вот-вот прибудет Коприев с прессой, да и Нечай Нежданович переживает. С него ведь спросят!
– Пусть прочистит свое поддувало ваш Нечай Нежданович! – грубо отрезал Авгиев, но тут же несколько смягчился: – Простите, Вероника Карловна, ей-ей не до вас. Сейчас решим вопрос – и в автобусы! Все будет окей!
Борис Глебович не вникал в смысл разговора, но голос Вероники Карловны – это была стрела прямо в сердце! Разве можно забыть столь сладкозвучное воркование? Положительно нет! Борис Глебович пошатнулся и стал нащупывать рукой телефонную трубку. Нимфа? Его вчерашняя телефонная нимфа? Ворона! Тьфу… Экая игра природы – всадить ангельский голосок в этакое чудо в перьях! Да уж, обмишурился… Ладно, главное, в остальном все нормально – впереди счастливая старость…
Наконец вопрос с пропавшим Федуловым разрешился. Один из референтов доложил Авгиеву, что, по словам соседей, с бедолагой ночью случился инфаркт, по коей причине он и был доставлен неотложкой в кардиологию городской больницы.
– Ну, я же говорил, все будет окей! – усмехнулся разом успокоившийся Авгиев. – Никакого вам НКВД! Мотор отказал у деда, и все недолга – обычное у стариков дело. Никакого провала! Наше дело правое!
Все происходящее Борис Глебович видел каким-то отстраненным зрением, словно его это ровным счетом не касалось. Нет, он не потерял способность думать, и думал весьма здраво о чем-то постороннем, но все, что касалось фонда «Счастливая старость», лиц, в нем состоящих, а также вся совокупность событий с ними связанная, словно покрылось толстым слоем какой-то сахарной ваты, склеивающей на этом участке сознания его мысли. Все хорошо, все нормально, все правильно – никакой критической оценки! Коллеги-пенсионеры насчет происходящего, похоже, пребывали в такой же эйфории: знакомились, поздравляли друг друга – едва не обнимались.
Референты еще раз провели перекличку, собрали ключи от квартир и домов, потом разделили пенсионеров на две группы и стали рассаживать в двух подкативших красных «Икарусах», под лобовыми стеклами которых стояли таблички с указанием направления движения:
Оттого, верно, что ехали на экскурсионном «Икарусе», все дальнейшее представлялось увлекательной экскурсией. Борис Глебович ощутил нечто подобное тому, что испытывал в конце пятидесятых, когда мальчишкой еще отправился в Ленинград поступать в техникум. Фанерный чемодан, сменная пара белья, толстая клеенчатая тетрадь, да затертый томик «Робинзона Крузо» – вот и весь его тогдашний нехитрый скарб. Но сколько счастья на сердце? Сколько волнующих ожиданий, заставляющих душу биться и трепетать? Увы, разочарований было немногим меньше. С каждым прожитым годом множился и толстел унылый пепельный слой безнадежья. Однако… так уж видно устроена человеческая душа, что и многажды обманувшись, все равно время от времени вдруг воспламенится, вспыхнет надеждой, взволнуется ожиданием… И сейчас, когда холодок скепсиса добирался к сердцу, Борис Глебович не спешил заглушать угольки надежды. А ну как все иначе повернется и наконец-то можно будет вдохнуть полной грудью и пожить еще чуток? Вдруг там впереди что-то настоящее, которое не околпачит, не обернется звериной оскаленной мордой? «Дурак, ты дурак!», – подзуживал ехидный рассудочный голосок. Но Борис Глебович тут же натягивал струну надежды: прочь сомнение!
Рядом у окна сидела бабка Агафья (самая, наверное, древняя из их заполнившего автобус стариковского племени), она крестилась и нашептывала: «Господи, помилуй!» Святая простота… Борис Глебович никогда не считал себя невером, но и чаяний больших на веру не возлагал. Разве ж можно что-то шептанием да поклоном исправить? Только на себя уповай, да на удачу, которая, впрочем, к нему и ему подобным – всегда спиной… Так был воспитан, да и жизнь учила именно тому. «Песком просыпается, а сущее дитя», – подумал Борис Глебович, еще раз взглянув на бабку Агафью.
Он повернулся и тут же встретился глазами с сидящим через проход напротив Анисимом Ивановичем, таким же, как и он, сам, пожилым мужиком, да и внешне на него чем-то похожим: и ростом не выше среднего, и худощавым сложением, и взглядом задумчивым. Анисим Иванович внимательно посмотрел на него и вздернул вверх носом: чего, мол, загрустил, друг ситный?
– Да я что? – качнул головой Борис Глебович – Нормально!
– Жив, курилка, – усмехнулся Анисим Иванович и моргнул умными глазами. Отчего-то в этот миг показался он Борису Глебовичу похожим на столяра Джузеппе, когда осматривал тот полено, определяя очертания будущего строптивого шалуна Пиноккио. Ну что ж, возможно это и есть будущий товарищ по несчастью. Или счастью? Или-или… «Дурак!», – опять напомнил о себе внутренний менторский шепоток.
А автобус запел. Аделаида Тихомировна, интеллигентного вида женщина с элегантной прической, низким, хорошо поставленным голосом выводила «Клен ты мой опавший…» Тяжелый, кряжистый Савелий Софроньевич с руками молотобойца неожиданным для его комплекции писклявым тенорком тянул частушки… Потомственный стоматолог Мокий Аксенович своим желчным языком пытался подперчить пение Савелия Софроньевича матерными припевами, но его дружно пресекли.
– Вы, простите, в каком обществе? – скривила подкрашенные губки Аделаида Тихомировна, – здесь вам не скотобойня.