Ангел Экстерминатус

Макнилл Грэм

— В Детях Императора завелась какая-то гниль, — сказал Форрикс. — Мы все поняли это, как только увидели карнавалию Фулгрима на Гидре Кордатус, но все оказалось гораздо хуже.

— Что вы имеете в виду? — спросил Сулака.

— То, что слухи, доходившие до нас, оказались больше, чем слухами, — сказал Пертурабо и, пригнув голову, вошел в апотекарион; три робота из Железного Круга последовали за ним.

В зале и так было тесно; с появлением в нем примарха и трех телохранителей апотекарион начал вызывать клаустрофобию.

— Слухи, повелитель? — переспросил Фулл Бронн. — Какие слухи?

— Те, что зародились

после Исствана-V, — ответил Пертурабо, — невероятные россказни об оргиях, что проводились в честь старых богов и демонов. О волшебстве и жертвоприношениях.

— Но это же только слухи, да? — спросил Форрикс, у которого такие предположения вызвали негодование. — Мы же не станем всерьез говорить, что в варпе и правда существуют какие-то древние силы. Что бы ни происходило с Детьми Императора, это помешательство, одержимость совершенством, подогреваемая Фениксийцем. Но не более того.

Пертурабо ответил не сразу:

— Я пытался отрицать это, пытался найти объяснение, списать все на помутнение рассудка, но мы видели, во что превратился III легион, и слышали рассказ Кадараса Гренделя о событиях на «Гордости Императора». Нет сомнений: Фулгрим верит, что действительно служит демоническим богам.

— Богам? — Бронн не хотел допускать такой мысли, но, произнеся ее вслух, почувствовал, что в ней есть правда. — Волшебство и демонические силы?

— Звучит безумно, согласен, но если Фулгрим и его легион действительно в это верят, нам придется считаться с их убеждениями.

— Я помню… чудовищ, — сказал Бронн. — Эйдолон называл их тератами, сказал, что они — пасынки апотекария Фабия.

— Фабий создает новые формы жизни? — спросил Сулака. — На что они похожи?

— Жуткие создания, чудовищная смесь хирургических уродств и генетических отклонений.

Бронн сглотнул отвратительную горечь: в памяти всплыло воспоминание об этих безобразных рабах, об их извращенном уродстве. Ужасный опыт, который оставила после себя вакханалия III легиона, вызывал неотступную физическую боль, и Бронн обратился за утешением к догматам Железных Воинов:

— Из железа рождается сила. Из силы рождается воля. — Подкатила новая волна тошноты, с которой он еле справился. — Из воли рождается вера. Из веры рождается честь. Из чести рождается железо.

— Да будет так вечно, — закончил литанию Сулака и склонился над Бронном. — Но расскажи подробнее про эти новые формы жизни, звучит интригующе.

— Забудь про них, Сулака, — приказал Пертурабо и повернул к себе голову Бронна, рассматривая его со всех сторон. — Ничем хорошим такие эксперименты не кончатся, но в алхимии Фабий разбирается, если его зелья могут свалить с ног Железного Воина. — Лицо его окаменело. — Не стану делать вид, будто понимаю, что происходит в легионе моего брата, но больше мы наших воинов на их собрания посылать не будем. Что бы ни завладело легионерами Фулгрима, моих оно не получит.

— И что теперь? — спросил Форрикс.

— Я поговорю с братом, — сказал Пертурабо.

Барбан Фальк, облаченный в доспех Мк-IV, мерил шагами мостик «Железной крови», сцепив руки за спиной. Он остановился ненадолго, чтобы понаблюдать за сводящим с ума калейдоскопом цветов и грозовых разрядов, что бесновался по ту сторону смотрового экрана. Око Ужаса — так теперь этот регион назывался на астрогационных картах — было неистовым

вихрем имматериальной энергии, в котором ничто не могло выжить, однако линии курса, полученные от навигатора-ксеноса на «Андронике», следовали вдоль прожилок реального пространства, которые блистательно обходили все турбулентные глубины.

Хотя все инстинкты Фалька подсказывали, что эльдар доверять не следует, он вынужден был признать, что Верхние пути оказались не более опасными, чем внутрисистемные маршруты, по которым ему доводилось летать: пока они не потеряли ни одного корабля. Базы данных «Железной крови» записывали курс, насколько могли, но Фальк подозревал, что этот путь останется проходим только до тех пор, пока не будет выполнена их миссия.

Ему надоело быть здесь одному, но Кроагер налаживал связь со своим гранд-батальоном, Форрикс совещался с примархом, а мостик требовал присутствия хотя бы одного из Трезубца. Корабль удерживал на курсе капитан — механический гибрид по имени Бадет Ворт. Его тело было практически полностью встроено в алтарь, из которого капитан и осуществлял управление. Проигнорировав нескончаемый поток поправок к курсу, который исходил от Ворта, Фальк вновь зашагал по палубе, не в силах не смотреть на бурлящие миазмы всполохов, на этот вечный круговорот энергии, что буйствовал за хрупкой преградой защитных полей, окружавших корабль.

То и дело в этом вихре появлялись и исчезали контуры — лиц, глаз, тысяч других фрагментов человеческих обличий. Случайные, призрачные образы, ибо варп был царством иллюзии, малопонятным пространством предательских изменений, где вещи были не тем, чем казались, и где ничему нельзя было верить.

Во время полетов в варпе обычной практикой считалось держать оккулус закрытым, изолируя мостик от безумия снаружи; Фальк же, учитывая, насколько безопасным оказался их курс, приказал оставить заслонки открытыми. Мерцающие глянцевые цвета, окрасившие мостик, чудесные спирали света таких оттенков, которым он и названий подобрать не мог, были приятным контрастом блеклой функциональности корабельного интерьера.

Фальк остановился в центре мостика и, окруженный бормотанием сервиторов, бинарным шепотом и лязганьем катушек в вычислительных машинах, всмотрелся в глубины шторма. Словно почувствовав его взгляд, течения, омывавшие корабль, свились в новые, еще более прихотливые узоры. Изгибы и линии пересекались под случайными углами, складываясь в беспорядочную геометрию. Сами по себе они не имели смысла, но стоило Фальку приглядеться пристальнее, как в их соединении забрезжила какая-то закономерность.

Вихри света и тьмы вначале казались совершенно хаотичными, но затем Фальк увидел в них мимолетный образ — ухмыляющееся лицо. Череп, похожий на тот, что украшал наплечники его доспеха. Стоило ему моргнуть — и образ пропал. Во рту у Фалька пересохло; он даже не знал толком, что именно увидел.

И увидел ли вообще что-нибудь.

Он не отрывал взгляда от того бурлящего района варпа, в котором, как ему казалось, видел череп, но изгибы, линии и углы никак не хотели складываться во что-то осмысленное. Тогда Фальк посмотрел на железную стену мостика: царапины, потертости и микротрещины в изношенном металле обрели под его взглядом иллюзию движения, и фрактальный рисунок поверхностных дефектов стал четче, образуя тот же череп, что явился из глубин варпа.