Ангел-хранитель
Шрифт:
– Между ними ссора давняя. Жили как кошка с собакой, никак помириться не могли. Шапкин вообще-то редко к Валерию заходил, потому как все равно без толку – каждый свое делал, и друг друга они услышать не желали. Вот я и удивилась, когда соседа снизу увидела. Зачем это он явился? Шапкин минут пять в дверь звонил, прежде чем ему открыли. Он ругаться стал, что его заливают, мол, на кухне с потолка вода льется. Фианитов сказал, чтобы тот уходил по-хорошему и не морочил ему голову, у него, мол, ничего нигде не протекает и протекать не может. Так они ругались, ругались, а потом Фианитов его впустил в квартиру.
– Понятно. В котором часу ваши «Народные рецепты» идут?
– В девять. Они как раз начались, и я не стала ждать, чем дело кончится. А что тут смотреть,
– Больше вы ничего и никого интересного рядом с квартирой Фианитова не видели?
– Нет. Потом я спать легла. Я рано ложусь, и нехорошо еще мне стало… А на следующий день я и вовсе в больницу попала, вот только недавно выписали меня.
Шапкин словно знал, что за ним придут. Он не отпирался, не грозил жалобами, как это часто бывает.
– Да, я его отравил и нисколько об этом не жалею! Покой в моей квартире наступил только тогда, когда этот козел сдох! Почему я, приходя домой, должен терпеть издевательства?! Если государство не может защитить мои права, я вынужден защищать их сам! Разве это нормальный закон, по которому можно шуметь с семи утра до одиннадцати вечера? Хоть на всю катушку музыку включай – никто никому этого запретить не вправе. И это касается только громких звуков. Топанье, цоканье и прочие шумы – сколько угодно и в любое время суток! Того, кто эдакие законы издает, поселить бы в коробку, вроде нашего дома, да чтобы над ним такой же урод, как Фианитов, жил! А сбоку, для пущей радости, по соседу-алкашу, чтобы законники эти на своей шкуре прочувствовали, как простым смертным живется! Тогда, глядишь, и в законодательстве что-то изменится.
– Вот так иногда бывает, господа, – сказал Мостовой, перелистывая дело Фианитова, – убийцей оказался скромный, тихий человек, на которого и не подумаешь.
– Не повезло Шапкину, – посочувствовал соседу Валерия Юрасов.
– Тебе жалко, что мы его вычислили?
– Поторопился он соседа кончать. Подождал бы он немного, глядишь, с Фианитовым и расправился бы кто-нибудь другой, тот, по чьему поручению он картину на яхте вывез. Я очень сомневаюсь, чтобы Валерий сам все это затеял: похищение из музея, контрабанда – слишком дерзкие поступки для него. Как говорила Борисова, не тот психотип.
– Пожалуй, ты прав, – сказал Анатолий. – В этом деле замешан еще кто-то, о ком мы не узнаем потому, что картина нашлась, и это, слава богу, уже не наша головная боль.
– А я все-таки думаю, что Фианитов погиб именно из-за «Зимнего утра», – высказал свои соображения Костров. – Не трогал бы он картину, остался бы цел. Дело не в Шапкине. Он же не матерый рецидивист, чтобы людей убивать! Сам же потом раскаялся, говорил, нашло на него что-то, разум помутился. Этим «чем-то» была энергетика возмездия, исходившая от картины. Такой, знаете ли, ангел-хранитель полотна, который его бережет от плохих рук…
– Ну, Мишаня, ты скажешь! Энергетика, ангел-хранитель… Довел Шапкина до ручки сосед, вот он его и отравил. Каждый так сломаться может, без всякой энергетики.
– Я точно говорю, дело в картине! Мне Калинкин очень интересные вещи про это «Зимнее утро» рассказывал. Мы с ним по «скайпу» пообщались. Калинкину уже больше восьмидесяти лет, он жизнь прожил и многое знает. Стариков слушать надо, у них много мудрости! У самого Архипа Михайловича с этой картиной много связано, так что я ему верю. «Зимнее утро» ему помогло на ноги встать, когда он в годы войны умирал от ран. Картина эта и других спасает, и себя хранит. Она в войну не сгинула, в море во время шторма не утонула… Люди, позарившиеся на нее, понесли наказание. Я от Калинкина узнал, что его невеста продала подаренное ей им «Зимнее утро», и позже у нее вся жизнь пошла кувырком. И вот еще что. Я в архивах покопался и кое-что нарыл. Помните неуловимого Беню Черного? Он мог добыть что угодно и где угодно. Самого его найти не удавалось никому – за ним вся московская милиция охотилась, а он словно в воздухе растворялся. Так вот, Беня погорел… на нашей картине! Это ему невеста Калинкина
За неделю до похода
Раз в месяц по пятницам в загородном доме Звиада собирались ценители снукера. Снукер – особая игра, она дается не каждому. В ней недостаточно располагать отточенной техникой удара и умением контролировать выход битка. Снукер предполагает отличное тактическое и стратегическое мышление. Нужно уметь просчитывать свои действия и действия соперника на несколько ходов вперед. Звиад был хорошим стратегом и хитрющим жуком, как называл его Суржиков. Алексей ему не уступал – сам имел острый ум и обладал отличным логическим мышлением.
На деньги играть было неинтересно, просто так – тем более. Поэтому с некоторых пор игра велась «на кота». На кота в мешке. Ставки делались вслепую. В мешок складывались вещи, которые игроки ставили на кон. Победитель узнавал, что является призом, лишь заглянув в мешок. Оговаривалась сумма стоимости ставки, ниже этой планки она не могла опускаться. Выше – пожалуйста, хоть корону императора предложи, никто тебе слова поперек не скажет.
В тот вечер выиграл Алексей. Сумма ставки была невысокой. Сам Суржиков положил в мешок мобильный телефон. Алексей свой телефон любил – он был изящный, тонкий, со множеством функций – «Черный бриллиант». Он его сам себе подарил на день рождения. «Куплю другой», – беспечно махнул он рукой.
Когда пришло время получить выигрыш, Суржиков с нетерпением заглянул в мешок. В этот момент он напоминал ребенка, который, затаив дыхание, распаковывает найденный под елкой подарок от Деда Мороза.
– Так это же… – У Алексея от изумления не нашлось слов. Его призом оказалась картина, и какая!
На полотне был изображен зимний пейзаж. Снег покрывал поля и искрился в солнечном свете… высокое ясное небо – ярко-бирюзового цвета – и ослепительное солнце… По пригорку резво мчится тройка гнедых лошадей, запряженная в сани. На санях, одетый в тулуп, сидит розовощекий от мороза мужик. От картины явственно исходила положительная энергетика. Какая бы погода ни стояла: снег ли, дождь, хмурый ли ноябрьский вечер, пасмурный ли мартовский день – после одного только взгляда на этот пейзаж начинало казаться, что ненастья и вовсе нет – за окном так же безоблачно, как и на картине. Алексею вдруг захотелось оказаться там, в деревне, таким же погожим утром. Он подумал: хорошо бы уехать далеко от города и суеты! Чтобы вокруг была только природа, ее тихая красота. Прозрачный воздух морозного утра и звездная темнота вечеров. Чтобы вечером можно было устроиться у камина и завороженно смотреть на танец языков пламени, слушать мерный треск сгорающих поленьев и трепать за ухом лохматого терьера…
– Нравится? – самодовольно спросил Звиад.
– Потрясающе! Это подлинник?
– Обижаешь! Разве я стану держать в своей коллекции копию? «Зимнее утро». Автор – Кустодиев, первая половина двадцатого века, – похвастался он.
То, что полотно написал Борис Кустодиев, Алекс понял сразу. Чтобы узнать уникальный стиль этого художника, не надо быть искусствоведом, работы Кустодиева узнает любой мало-мальски образованный человек.
Алексей с удовольствием оставил бы полотно себе, повесил бы его в гостиной, чтобы оно создавало приятную атмосферу в доме. Но он хорошо понимал, что это невозможно. Место полотну – в музее, и попасть в частные руки оно могло только нечестным путем. Хранить его у себя опасно – автоматически становишься причастным к преступлению, даже и не зная о нем. Откуда взялось у Звиада «Зимнее утро», Суржиков не знал, но… догадывался.