Ангел мой

Колетт Сидони-Габриель

– Твоя вера в наследственность вводит тебя в заблуждение.

Шарлотта Пелу простодушно раскрыла огромные глаза, где невозможно было прочесть ровным счётом ничего.

– А вот и нет! А вот и нет! Наследственность, наследственность! В это я очень верю. Ну, скажем, мой сын – ведь как у него развито воображение!.. Неужели ты этого не замечала?

– Должно быть, я забыла, – извинилась Леа.

– Так вот, я верю в будущее моего сына. Он будет любить свой дом, как я его люблю, он сумеет позаботиться о своём состоянии, он будет любить своих детей, как

я любила его…

– Не нагоняй на меня тоску, – взмолилась Леа. – Кстати, как они устроились, наши молодые?

– Дома у них что-то мрачновато, – пискнула госпожа Пелу. – Мрачновато! Сиреневые ковры! Сиреневые! Ванная – чёрная с золотом. Гостиная без мебели, полная китайских ваз с меня толщиной. И что в результате? Они всё время толкутся в Нёйи! Впрочем, скажу без хвастовства, малышка обожает меня.

– У неё ещё не было нервных припадков? – спросила Леа участливо.

Глаза Шарлотты Пелу сверкнули:

– У неё – нервные припадки? Это исключено, мы имеем дело с крепким орешком.

– Кто это – мы?

– Прости, милочка, привычка… Это незаурядный ум, так бы я выразилась. Она может отдавать распоряжения не повышая голоса, она способна выносить колкости Ангела и глотать оскорбления не моргнув глазом… Я всерьёз спрашиваю себя, не может ли это в будущем стать опасным для моего сына. Я боюсь, Леа, я боюсь, что ей удастся подавить всю его оригинальность, всю его…

– Что? Так она прибрала его к рукам? – прервала подругу Леа. – Выпей ещё коньяку, Шарлотта, мне подарил его Спелеев, ему семьдесят четыре года, он не повредит и младенцу…

– Прибрала к рукам – не то слово, но он стал какой-то… какой-то… невоз…

– Невозмутимый?

– И знаешь, когда он узнал, что я собираюсь навестить тебя…

– Как, он знает, что ты у меня?

Кровь бросилась в лицо Леа, и она прокляла свой пылкий темперамент и посетовала, что в её маленькой гостиной слишком светло. Госпожа Пелу, нежно глядя на Леа, наслаждалась её смущением.

– Ну конечно, знает. И не надо так краснеть, милочка. Ты ведь не девочка!

– Скажи лучше, как ты узнала, что я возвратилась?

– Господи, Леа, не задавай глупых вопросов. Тебя же видели везде…

– Понятно, ну а Ангел? Ты, значит, сообщила ему об этом?

– Нет, дорогая, это он мне сообщил.

– Ах, он… Забавно.

Леа чувствовала, что сердце её колотится чуть ли не в самом горле, и не решалась произносить длинные фразы.

– Представь себе, он даже сказал мне: «Госпожа Пелу, вы доставите мне большое удовольствие, если зайдёте навестить Нунун». Мой мальчик так привязан к тебе!

– Очень мило!

Госпожа Пелу раскраснелась и, казалось, целиком подпала под действие коньяка, она говорила как во сне, покачивая головой. Но её золотисто-коричневые глаза были ясными, острыми и подстерегали Леа, которая продолжала сидеть прямо, словно обороняясь от самой себя, не зная, откуда ждать удара…

– Да, это и мило, и вполне естественно. Мужчина не может забыть такую женщину, как ты, моя милая. И… если хочешь знать моё мнение… Тебе стоит только

пальцем пошевелить…

Леа положила руку на плечо Шарлотты Пелу.

– Я не хочу знать твоего мнения, – сказала она мягко.

У госпожи Пелу опустились уголки рта.

– О! Я понимаю тебя и одобряю, – сказала она мрачно. – Раз ты уже устроила свою жизнь по-другому… Мы ведь даже не успели поговорить о тебе.

– Разве?

– Так ты счастлива?

– Счастлива.

– Большая любовь? Прекрасное путешествие? Какой он из себя – милый? Покажи мне его фотографию.

Леа, успокоившись, засветилась улыбкой и отрицательно покачала головой:

– Нет, нет, я ничего тебе не скажу. Дознавайся сама!.. Где твои ищейки, Шарлотта?

– Я никому не доверяю, – возразила Шарлотта. – Возможно, кто-то и шепнул мне… что тебя вновь постигло разочарование, что у тебя были большие неприятности, в том числе денежные… Нет-нет, ты же знаешь, как я отношусь к сплетням.

– Кому же и знать, как не мне! Дорогая Шарлотта, ты можешь покинуть меня со спокойным сердцем. И успокой всех наших друзей. Пожелай им получить хотя бы половину той прибыли, которую я получила от нефтяных разработок с декабря по февраль.

Хмельной туман, который несколько смягчил черты лица госпожи Пелу, мгновенно рассеялся, она быстро повернула к Леа совершенно прояснившееся, сухое и озабоченное лицо:

– Ах, так ты занялась нефтью! Как же я сама не догадалась! И ведь ты ничего мне не сказала!

– А ты меня и не спрашивала… Ты думала только о своей семье, что вполне естественно.

– К счастью, я не забывала и о своей угольной компании, – чуть приглушенно пропела труба.

– Но этого ты мне тоже не сказала!

– Чтобы нарушить твою любовную идиллию? Да никогда в жизни! Милая Леа, я ухожу, но непременно приду ещё.

– Приходи в четверг, потому что теперь, Шарлотта, я вряд ли смогу бывать у тебя по воскресеньям. Давай лучше собираться здесь по четвергам. Только самые близкие друзья: матушка Альдонса, её преподобие баронесса – в общем, твой покер и моё вязание…

– Ты научилась вязать?

– Нет ещё, но скоро научусь. Так ты согласна?

– Я просто прыгаю от радости. Смотри, как я прыгаю! И знаешь, я ни слова не скажу об этом дома. Малыш вполне способен явиться к тебе в четверг и потребовать стаканчик «порто». Дай я поцелую тебя, милочка! Боже, как приятно от тебя пахнет! Ты заметила, когда кожа теряет упругость, она лучше пропитывается духами? Это очень приятно.

«Иди, иди…» Дрожащая Леа следила взглядом за госпожой Пелу, которая шла через двор. «Ты замыслила недоброе! И тебя не остановить. Хорошо бы ты подвернула ногу! Да даже если и подвернёшь, всё равно удержишься, не упадёшь. Твой шофёр очень осторожен, его машину не занесёт на повороте, и он не врежется в дерево. Ты благополучно прибудешь в Нёйи и выберешь подходящий момент – сегодня, завтра, на будущей неделе, – чтобы сказать те самые слова, которые ни в коем случае не должна говорить.