Ангел мой
Шрифт:
Она широко распахнула глаза головокружительной, под тенями век, голубизны.
«О! – взмолился Ангел про себя. – Только бы она ни о чём меня не спрашивала, только бы не требовала немедленного ответа – я не способен произнести ни единого слова…»
Она встряхнула его за руку:
– Ну давай же будем серьёзны! Итак, мы уезжаем. Считай, что мы уже уехали. Что ты должен сделать для них? Утряси денежный вопрос с Шарлоттой, это самое разумное, и не скупись, прошу тебя. Как ты предупредишь их? Думаю, письмом. По крайней мере, это сильно облегчает дело, можно написать всего несколько фраз. Этим мы займёмся вместе. Да, ещё проблема с твоими вещами – здесь
Его нога невольно опустилась на пол. Собственное молчание давило на него, и он с большим трудом пытался сосредоточиться, чтобы слушать Леа. Он внимательно вглядывался в оживлённое, весёлое, властное лицо своей подруги, и в голове его крутился один и тот же вопрос: «И почему это у неё такой довольный вид?»
Его странное состояние было столь очевидным, что Леа, которая тем временем рассуждала, не купить ли яхту у старого Бертельми, остановилась на полуслове.
– Подумайте, он даже не хочет сказать мне своего мнения. Ты ведёшь себя так, словно тебе всё ещё двенадцать лет!
Ангел стряхнул с себя оцепенение, провёл рукой по лбу и устремил на Леа полный грусти взгляд:
– С тобой, Нунун, у меня есть все шансы остаться двенадцатилетним ещё на полвека.
Она несколько раз моргнула, словно кто-то подул ей на веки, и наступило молчание.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она наконец.
– Только то, что сказал, Нунун. И это чистая правда. Ты не можешь не признать этого, потому что ты человек честный.
Она решила рассмеяться ему в ответ непринуждённым смехом, за которым уже притаился смертельный страх.
– Да ведь эта ребячливость – половина твоего обаяния, глупыш! А позднее она станет секретом твоей вечной юности. И ты ещё жалуешься! И ещё имеешь наглость жаловаться мне?
– Да, Нунун. А кому мне ещё прикажешь жаловаться?
Он снова взял её за руку которую она у него отняла.
– Дорогая моя Нунун, милая моя Нунун, я не просто жалуюсь тебе, я тебя обвиняю.
Она чувствовала, как стиснута её рука в его твёрдой руке. И большие тёмные глаза с блестящими ресницами, вместо того чтобы избегать её взгляда, молили её о пощаде. Но ей так не хотелось путаться раньше времени.
«Это пустяки, пустяки… Мне только нужно найти несколько резких слов, на которые он ответит оскорблением, а потом надуется, и я его прощу… Вот и всё». Но, как назло, ей не удалось придумать сразу те самые слова, которые могли бы изменить выражение его глаз.
– Хватит, хватит, малыш… Ты знаешь, что есть такие шутки, которых я не выношу…
Её собственный голос показался ей неубедительным и неискренним. «Как неудачно я это сказала… Прямо как в плохой пьесе…» Было половина одиннадцатого, солнце добралось до разделявшего их стола, и накрашенные ногти Леа сверкнули в его лучах. Но луч упал и на её большие красивые руки, высветил на их мягкой, вялой коже сложные переплетения, концентрические борозды, миниатюрные параллелограммы, подобные тем, что остаются после дождя на подсохшей глинистой почве. Леа с рассеянным видом потёрла ладони и повернула голову в сторону улицы, чтобы отвлечь внимание Ангела, но он продолжал смотреть на неё, точно побитая собака. Внезапно он схватил её стыдливые руки, которые делали вид, будто играют с кончиком пояса, поцеловал их раз, другой, прижался к ним щекой, зашептал:
– О
– Оставь меня, – вскричала она с необъяснимым гневом, вырывая у него руки.
Ей понадобилось мгновение, чтобы овладеть собой и ужаснуться своей слабости: она чуть было не разрыдалась. Как только она смогла говорить, она заговорила и даже улыбнулась:
– Так значит, теперь ты меня жалеешь? Но ведь ты только что обвинял меня.
– Я был неправ, – признал он смиренно. – Ты, ты была для меня…
И он жестом показал, что не в состоянии найти слов, достойных её.
– Была!.. – повторила она язвительно. – Да ты прямо надгробную речь произносишь, мальчик мой!
– Ну что ты говоришь… – сказал он с упрёком. Он покачал головой, и она прекрасно поняла, что ей не удастся его обидеть. Она напряглась всем телом и изо всех сил старалась обуздать свои мысли с помощью одних и тех же слов, которые твердила про себя: «Он здесь, передо мной… Полно, он всё ещё здесь… Он в пределах досягаемости… Но разве на самом деле он здесь?..»
Как она ни стремилась подчинить свои мысли этим ритмическим заклинаниям, они всё же вырвались наружу тяжёлым внутренним стоном: «Ах, пусть мне вернут, пусть мне вернут хотя бы то мгновение, когда я сказала ему: "Хочешь ещё гренок, Ангел?" Это мгновение ещё совсем рядом с нами, оно не потеряно навсегда, оно ещё не ушло в прошлое! Мы начнём всё сначала с этого самого мгновения, а то немногое, что произошло потом, не имеет значения, я сотру это, сотру… Я буду разговаривать с ним так, словно этих нескольких минут вообще не было. Так о чём я буду разговаривать с ним? Да, об отъезде, о чемоданах…»
Она действительно заговорила, но сказала совершенно другое:
– Мне ясно… Да, теперь мне ясно, что я не могу обращаться как с настоящим мужчиной с человеком, который способен из-за своей мягкотелости привести в смятение сразу двух женщин. Ты думаешь, я ничего не понимаю? Что касается путешествий, то ты предпочитаешь далеко не ездить, не так ли? Вчера – Нёйи, сегодня – здесь, ну а завтра… Так где же завтра? Опять здесь? Нет, нет, дорогой, нет необходимости лгать мне, у тебя вид приговорённого к смерти, тут тебе не обмануть даже женщину поглупей меня, вроде той, что ждёт тебя там…
Она резко взмахнула рукой, указывая в направлении Нёйи и опрокинув блюдо с печеньем, которое Ангел тут же поднял. По мере того как она говорила, боль её всё возрастала и превратилась в мучительное, агрессивное и ревнивое горе, болтливое горе молодой женщины. Щёки её стали пунцово-красными, прядка волос, завитая щипцами, спустилась на затылок, точно маленькая высохшая змейка.
– Даже её, даже свою жену ты не всегда застанешь дома, когда вздумаешь вернуться. С женщинами, милый мой, никогда не знаешь, в какой момент они ловятся на крючок, а уж тем более – когда с него срываются!.. Ты заставишь Шарлотту стеречь её, да? Что ж, неплохая мысль! Ах, как же я посмеюсь в тот день, когда…
Ангел поднялся, бледный и серьёзный:
– Нунун!
– Что – Нунун? Что – Нунун? Неужели ты думаешь, что сумеешь меня напугать? Ах, значит, ты собираешься действовать по своему разумению? Действуй! Ты далеко уйдёшь с дочерью Мари-Лор! Но учти: хотя у неё нет плеч и совершенно плоско сзади, это не помешает ей…
– Я запрещаю тебе, Нунун…
Он схватил её за плечи, но ей удалось встать, она с силой вырвалась из его рук и рассмеялась каким-то хриплым смехом:
– Ну, конечно! «Я запрещаю тебе, не смей говорить ни слова о моей жене!» Так ведь?