Ангел на ветке

Зубарева Вера

– А знаешь что, – сказал он ей вслед, – хорошо, что ты пела ей сегодня.

Тюпа обернулась и махнула ему рукой:

– Пока.

Вечер съедал яркую шелковицу с темнеющей листвы. Шелковица была вровень с Тюпиным окном. Тюпа высунулась и посмотрела с высоты второго этажа на Сережку, по-прежнему колупающего мел. Ей стало жаль, что он никогда не видит из своего подвала, как исчезает шелковица вечером и стоит кучевым облаком над двором до самого утра.

Солнце село. За стеной старенький сосед заходил бодрой походкой. В доме было торжественно и сумеречно. Тюпа не зажигала света, а все смотрела из окна поверх крыш, где

прояснялись первые звезды. Она мельком увидала, что и Сережка задрал куда-то голову. Потом он стал размахивать руками, словно желая привлечь чье-то внимание. Тюпа думала о том, кому это там Сережка машет, и все смотрела и смотрела на меняющееся небо.

Двор наполнился чужими голосами. Внизу проплыли какие-то люди в белых одеждах.

– Эй, – подал голос Сережка, – эй! – Он жестами указывал на этих людей, почему-то идущих по направлению к Тюпиной квартире с носилками в руках.

Шаги за стеной участились и умножились, будто у соседа выросло несколько дополнительных ног. А может, и впрямь выросло? Или, может, баба Миля расколдовывалась после захода солнца и встала, наконец, с постели и они вместе теперь ходят по квартире, радуясь ее освобождению из облачной кровати?

Сережка продолжал жестикулировать. По двору снова прошли люди в белом, только уже медленнее и в обратном направлении. На носилках у них тихо покачивался холмик, полностью накрытый простыней. Сережка застыл с поднятой кверху рукой, провожая их взглядом.

Тюпа улыбнулась ему и закрыла окно.

Шелковица

Во дворе росла шелковица. Ее ветви запросто дотягивались до второго этажа. Она была статная и сильная и с легкостью переносила любые шторма и засухи. Кроме того, шелковица была благородным деревом и в трудную минуту протягивала руку помощи болезненному абрикосовому дереву, постоянно вынашивающему червей в своих зелененьких бутонах.

Если плоды отражают душу дерева, то шелковица имела душу щедрую и благодатную. Тюпа всегда подозревала, что абрикос исподтишка завидовал широте шелковицыной души. Абрикосовые плоды использовались детьми исключительно в лабораторных целях. Они анатомировали злобно-желтенькое тельце какой-нибудь усыхающей абрикоски и таким образом изучали скрытую жизнь очередного червивого семейства.

По форме плоды шелковицы напоминали выпуклые соты, наполненные темным сияющим нектаром, который сам проливался в рот, стоило лишь шелковице пошевелиться. Она давала отведать их каждому, кто желал, не требуя ничего взамен. Все любили шелковицу, кроме Никифора, возле дома которого она росла. Поначалу Никифор хотел оградить ее забором, чтобы никто не собирался возле его калитки. Мухи и дети были для Никифора нестерпимы, потому что ни те ни другие не понимали права на собственность. Кусок земли возле дома Никифора был его собственностью, а шелковица эту собственность разрушала, собирая вокруг себя неуправляемые элементы. Мало того, она еще своими корнями врастала Никифору в подвал, чего Никифор никак уж не мог снести.

Вдобавок ко всему абрикос частенько наушничал Никифору на шелковицу, на ее дружелюбное отношение к детям. А за это Никифор опрыскивал абрикос специальным ядом, который тот принимал, как король – по каплям, чтобы адаптироваться на случай покушения.

Сквозь шелковицу очень здорово было смотреть на луну, когда та катилась по бугристым облакам и раскачивалась

в гамаке шелковичных ветвей. По ночам луна лакомилась шелковицей, и ее щеки, как Тюпины, все лето были в темных шелковичных пятнах.

Никифор должен был ненавидеть луну наравне с мухами. Поздними вечерами он выходил за свою калитку, когда ему думалось, что все уже спали, и шевелил палкой шелковичные ветви. Так он хотел отогнать луну. Но луна лишь искоса поглядывала на него и продолжала есть шелковицу до самого рассвета.

И когда Никифор понял, что он не в состоянии бороться со вселенной, то решил покончить с шелковицей.

Целый день дерево мелко дрожало ветвями, как от озноба, и беспрестанно сыпало на землю свои плоды. Поначалу все радостно хватали щедрые дары, но потом даже мухи насторожились и перестали жужжать вокруг раздавленных лакомств.

Дети стояли, задрав головы, и беспомощно смотрели, как лихорадило их дерево. К вечеру шелковица вздрогнула несколько раз и как-то странно застыла окостеневшими ветвями.

Ночью подплыла луна и несколько раз внимательно оглядела шелковицу, прижалась к ее стволу, но шелковица не пошевелилась. Скрипнула дверь, и длинная тень никифоровской палки перечеркнула двор по диагонали. Луна испуганно отскочила от ствола и стремительно унеслась в середину неба. Никифор же спустился в подвал и ощупал отравленные мертвые корни своей жертвы, чтобы лучше уснуть.

Все утро и весь день шелковица стояла со своими судорожно простертыми к небу ветвями. Она почернела и потрескалась, и на следующий день ее спилили, дивясь скоропостижной кончине дерева.

А еще несколько дней спустя кто-то разбудил Никифора неимоверно громким шелестом. Тюпа тоже не спала. Она видела из окна, как он выскочил с палкой в руках и по привычке направил ее в сторону, где росла шелковица. Но шелковицы не было, а шелест все усиливался, и Никифор, наконец, увидел, как в лунном сиянии безудержно цвело червями абрикосовое дерево. Он бросился в подвал, схватил канистру с ядом и помчался поливать разросшийся абрикос. Но от этого абрикос лишь пуще прежнего запенился, и Никифор понял, что уже никогда не сможет остановить этого цветения.

Тогда он сел на землю, прямо в лужу с ядом, и завыл на луну. Высунулся сосед сверху и с ругательствами запустил чем-то в Никифора, путая его с бродячей собакой. Никифор заскулил, но выть не перестал.

Луна скатилась ниже и посмотрела Никифору в глаза. Никифор опустил низко голову и продолжал сидеть, пока луна не скрылась за облако. А потом случилось чудо – облако вздохнуло и превратилось на глазах Тюпы в шелковицу. Подсвеченная изнутри луной, шелковица склонила к Никифору свои ветви, помогла ему подняться из лужи с ядом и проводила его к самой калитке.

Никифор всхлипнул в последний раз, открыл калитку и оглянулся на шелковицу. Она закивала ему всеми ветвями и подтолкнула в дом.

Две тени

Когда Тюпа проходит по коридору своей коммуналки, в нос ударяет запах преющей луковой лушпайки. «Лушпайка» – так называет Тюпина соседка, тетя Витя, кожицу от овощей. Мусорное ведро стоит под умывальником. Солнце из прихожей всегда благоволит к этому умывальнику: белая эмалированная раковина – единственно яркое пятно в затемненном узком коридоре, на продольной стене которого вытянулось мутное зарешеченное окно.